меня, как будто осознав свою скоропостижную ненужность. Я был словно эпицентром Большого взрыва внутри моего собственного сознания. Мне предстояло строить мою новую Вселенную. Или, скорее, наблюдать за ее формированием в хаосе бесконечного созидательного разрушения…

Я медленно приходил в себя. Стены и предметы плавно возвращались на подобающее им место, как усталые тусовщики разъезжаются по домам после полуночной вечеринки. И вот вроде бы уже все на своих местах, как будто ничего и не происходило, как будто бы Вселенная не взорвалась и не построилась снова. Вроде все как было. Но что-то изменилось. Я не мог понять, что именно. У меня появилось отчетливое ощущение, что все предметы вокруг вдруг стали иллюзией, утратили свою суть, свою внутреннюю настоящесть, которая только и оправдывала то существование, которое они вели.

Я попытался стряхнуть наваждение, и оно отступило, спряталось в темный угол где-то в глубине подсознания, как коварный зверь. Для меня пришло время действовать.

Я поднялся со стула, вышел на середину комнаты и застыл там. Сотрудники прервали свои привычные разговоры и с удивлением уставились на меня.

– Я ухожу. В смысле, совсем. Больше не буду здесь работать.

Я внимательно посмотрел каждому в глаза, повернулся и в полной тишине вышел. Таков был момент моего триумфа.

В кабинете начальника все в той же тишине я написал заявление об уходе. Тишина как будто как приклеилась ко мне на какое-то время, всем своим видом показывая, что так себя здесь не ведут, просто так, по собственному желанию отсюда никто не уходит.

Нет, конечно, меня здесь никто особо не любил, да и глупо было бы этого ожидать. Здесь вообще никто никого не любил, и это было в порядке вещей. Каждый втайне мечтал вырваться из этого болота, найти наконец свое призвание, или хотя бы дорасти до начальника, чтобы не так обидно было продавать свою жизнь. Но стать начальником везло немногим – в основном блатным либо тем, кто лучше всех умел перегрызать глотку другим. А просто уйти никто, конечно же, не решался. Но как раз потому, что и другие не решались, соблюдалось определенное равновесие, позволявшее никому не чувствовать себя трусом. По крайней мере, не трусливее остальных. Я нарушил это хрупкое равновесие.

Конечно, я сохранил причину своего ухода в тайне. Пусть себе думают, что хотят. Строить догадки – это любимое человеческое занятие. Особенно строить догадки, чтобы оправдаться, почему все идет не так, как хочется. И почему жизнь не удалась. Ну что ж, теперь у них будет о чем поговорить, по крайней мере на неделю. Потом чувство зависти и собственной никчемности притупится – естественная защитная реакция, чтобы не довести себя до самоубийства, – и все войдет в норму. Так бывает всегда. Только я к этому более не имею отношения.

По дороге домой, в автобусе, наполненном оживленно что-то обсуждающими людьми, чувство всепоглощающего одиночества вдруг заполнило меня до краев. Я больше не часть их мира. Хотя, собственно говоря, таковым себя никогда и не чувствовал. Теперь мне нужно заново строить свой собственный мир, где все будет по моим, моим личным законам. И этому автобусу в моем мире не место.

* * *

Я улыбнулся, заметив, как изменилось лицо девушки-операционистки при взгляде на сумму платежа.

– Да, я желаю перечислить триста тысяч долларов на счет этого инвестора. Деньги должны работать, правда?

– Конечно. Конечно, – как будто пытаясь неизвестно зачем сама себя в этом убедить, ответила девушка, пряча взгляд в бумагах.

– И сто тысяч на мою «визу», пожалуйста.

– Сейчас.

– А шестьсот пусть пока побудут у вас на депозите, – мне доставляло неизъяснимое удовольствие издеваться над ее завистью. «Что, думаешь, везет же людям? Тоже хочешь миллион? Все хотят! На вот, почувствуй, как звучат эти волшебные слова, почувствуй их сладкий вкус, посмакуй его… Мечтаешь, да? Мечтай, мечтай…»

Во второй раз я покидал банк с чувством полной победы на всех фронтах. Это чувство постепенно становилось моим постоянным спутником, и я начал к нему привыкать. Мне больше не хотелось прыгать, орать и бить кулаками о землю – нет, я вышагивал с гордо поднятой головой, походкой человека, для которого нет ничего невозможного, и потому безмерно собой довольного.

Я вышел на улицу и остановился на полированных мраморных ступеньках у входа в банк. Погода была замечательная. Высоко в чистейшем голубом небе без единого облака летали, веселясь, маленькие силуэты птиц. Воробьи или ласточки, а может, еще кто-то, отсюда было не разобрать. Автоматические поливалки с размеренным шипением брызгали переливающейся на солнце радугой траву в аккуратных газончиках. Чуть заметный ветерок слегка массировал ветви деревьев, и они удовлетворенно покачивали своими листьями в такт его расслабляющим движениям. На улице, как всегда в час пик, замерли в молчаливом ожидании машины, и потные водители, высунувшись из открытых окон своих обездвиженных железных коней, вполголоса обменивались недовольством. По тротуару обыденно спешили куда-то самые разные люди, схожие между собой выражением усталой спешки на лицах. «Все как обычно, – подумал я, – только в одном отличие: у меня на счету лежит миллион долларов». Я улыбнулся яркому солнцу и своим мыслям, спустился с лестницы и поймал такси. Сегодня прекрасный день для начала новой жизни.

II

– Мама дорогая, роди меня обратно… – прошептал я еле слышно, парализованный масштабностью открывшегося передо мной зрелища.

– ЧЕГООО?!!

– Я говорю, во это блин зажигалово!!! – склонившись к уху Сандера, проорал я что было сил.

– А ты как думал!!! Это же Москва!!! – ответил Сандер и двинулся, пританцовывая, прямо в центр беснующейся толпы.

Мы были на дискотеке. Диджей играл свои хаус-ритмы, казалось, прямо на моих барабанных перепонках. Белые вспышки прожекторов выхватывали части огромного организма танцпола, словно делая внезапные фотографии его многочисленных рук-ног-тел-голов, замерших на мгновение в самых странных позах. Разноцветные лучи лазеров рисовали причудливые узоры в тонкой прослойке дымного воздуха между массой танцующих и черным, почти невидимым потолком. Тут и там высились столбы-клетки с полуобнаженными танцовщицами; на громадных экранах позади диджея ритмично сменяли друг друга психоделические компьютерные образы. Словом, то же самое, что и в моем городе, только раз в десять больше, шумнее, масштабнее и дороже…

Александер – он предпочитал, чтобы его называли именно так – мой московский друг. Ну, может, не так чтобы друг… Когда-то мы учились с ним вместе, а потом он уехал жить в Москву. Надо сказать, неплохо там устроился, быстро нашел работу в хорошей фирме, и сейчас уже был преуспевающим архитектором, жил, что называется, на полную катушку и нисколько этого