class="v">Это кто, угадай-ка?

Заика-зазнайка.

Владлен Бахнов

Удивительное

Еще живой, в глухую тьму

Все удаляюсь, удаляюсь.

Не удивляюсь и тому,

Что ничему не удивляюсь.

Героям

Уходят герои, уходят герои.

Не вытерпев бед, поражений, обид.

Инфарктом один, а другой — геморроем,

А третий — соратником верным убит.

Степану Щипачеву

В вечернем небе очень много звезд —

Как хорошо, что столько есть созвездий!

А лошади — они едят овес.

Как хорошо, что им овес полезен!

Вот так и ты придешь ко мне одна,

Вот так и я скажу тебе: «Присядь-ка!»

Как хорошо, что в огороде — бузина,

А в Киеве далеком — дядька!

СТУКАЧЕНТО

(жестокий романс)

Читая Боккаччо, новеллу прочти ту,

Где бедный Стукаччо влюблен в Стукачиту.

Любви не ищи там, где не доверяют:

Увы, Стукачита Стукаччо играет.

Но в сердце пустом есть свои интересы,

И шепчут о том стукачам стукачессы.

Стукаччо, ты влип, и вино непочато.

А жаль, ведь могли б у вас быть стукачата.

Жестокий романс достигает крещендо.

А вокруг — Ренессанс, времена стукаченто.

Доказательство

Проблемы отцов и детей нет в стране,

Где мы проживаем, и точка.

Чему доказательством служит вполне

Товарища Сталина дочка.

1940-е

Правда торжествует. Но, однако.

Медленно идет переоценка:

— Где, скажите, дача Пастернака? —

Вот она — на улице Павленко[6].

Демьян Бедный

А. Луначарскому

Ценя в искусстве рублики

Нарком наш видит цель:

Дарит лохмотья публике,

А бархат — Розенель[7].

Луначарский — Демьяну Бедному

Демьян, ты мнишь себя уже

Почти советским Беранже.

Ты правда «Б», ты правда «Ж»,

Но все же ты — не Беранже.

Александр Безыменский

С. Бородину,

моему редактору

Звучит фамилия такого рода

Как эпитафия писателям иным:

Не бывши на войне двенадцатого года.

Они погибли…

Под Бородиным!

Николаю Вирте[8]

ПО ВСЕМ ПАДЕЖАМ

Сказал нам драматург Вирта,

Что он не мог разинуть рта.

Что для несчастного Вирты

Все двери были заперты,

А потому к нему, к Вирте,

Пришли теории не те.

Заставив бедного Вирту

Менять воззренья на лету.

Но он, обманутый, святой.

Остался гением Виртой,

И мненья в должной остроте

Нельзя сказать о нем, Вирте!

Романисту Александру Герасимову

В каждый портрет

Вписана лесть.

Замысла нет.

Умысел есть.

Драматургу Анатолию Софронову

На сцене — середняк, дельцы, враги, друзья…

Однако в мастерстве заметны недостачи.

Бесспорно, автор прав: «Иначе жить нельзя!»

Но пьесу написать он все же мог иначе.

Критику Владимиру Ермилову,

Я САМОкритику по-своему подам!

Имея разум очень гибкий,

Я строго критикую САМ,

Но признаю ТВОИ ошибки!

Мариэтте Шагинян,

АВТОРУ РОМАНА ОБ А. КОЛЛОНТАЙ

О эрос марксовый! Летай

Над Мариэттой Коллонтай!

Поэтессе Елене Кононенко

Состав ее строк — после множества проб

Химически ясен: вода и сироп!

Алексею Маркову

О, не пиши больших поэм, дружок!

Твой опыт мал и ум в сужденьях зыбок.

К тому же у тебя, чем больше строк.

Тем больше грамматических ошибок.

Владимиру Маяковскому

«Шумел, ревел пожар московский»…

Все думали, что Маяковский!

Критику С. Трегубу

Наши критики злы, но беззубы —

Одноглазы, двулики. Трегубы!

Александру Чаковскому

Он как докладчик и оратор знаменит…

Ах, если б он писал как говорит!

Илье Эренбургу

То в лад, то невпопад, и славя, и кляня.

Он кончил «День второй»

В конце второго дня.

Роману этому виной

Двухдневное знакомство со страной.

Татьяна Бек

Якову Козловскому

Ты, козловский, пиво пил,

«Я хочу пи-пи!» — вопил.

Если вредный документ,

оштрафует доку — мент,

то есть ушлый, то есть критик,

документов аналитик.

Беззащитность напоказ.

Боевитая ранимость, —

Презираю вашу мнимость

И хитро косящий глаз!

Тот уже бесспорно врет,

Кто, восторги примечая,

Своего сиротства гнет

Расписал за чашкой чая.

Не назойлив, не расхож

Истинной печали трепет.

Все-то щелочки залепит.

В этот мрак — не попадешь.

Покуда мы слюною брызжем

В сугубо устных разговорах,

И спим, и сочиняем порох, —

Дурак становится бесстыжим.

Поэт — паяцем ярко-рыжим,

А летописцем — жук и олух.

Поэту

Был и ты когда-то молод.

Зол — и этим интересен.

Бескорыстие и голод.

Мало денег — много песен.

Михаил Бескин

«Новому времени»