Теплота медленно куда-то сбежала, ее сменила душераздирающая печаль — какая-то утрата, до того непреходящая и глубокая, что Джоди вся онемела от ее тяжести.

«Мне знакомо это чувство, — подумала она. — Я его раньше уже чувствовала».

Она повернулась и посмотрела на Курта — и с облегчением поняла, что он еще дышит. На шее, куда она его укусила, отметин не осталось. Кровь у него на лбу сворачивалась, рана покрывалась коркой. Кровью пахло так же, но теперь запах ей был отвратителен — как из пустых винных бутылок похмельным утром.

Джоди встала и ушла в ванную, по дороге сбрасывая одежду. Включила душ и скатала с ног остатки колготок — без особого удивления заметив, что обожженная рука зажила уже совсем. «Я изменилась, — подумала она. — Я никогда не буду прежней. Мир сместился». И с этой мыслью вернулась печаль. «Мне уже так бывало».

Она встала под душ и дала кипятку себя омыть — ни ощущения воды она не замечала, ни ее плеска и шороха, ни цвета жара и пара, что клубился в темной ванной. Первый всхлип вырвался у нее из груди и всю ее сотряс, протаптывая тропу скорби. Джоди сползла по мокрой стенке, села на теплый от воды кафель и плакала, пока вода не остыла. И вспомнила другой душ в полной темноте, когда весь мир поменялся.

Ей пятнадцать, и она не влюблена — однако влюблена в возбуждение от соприкосновений языков, от грубой мальчишечьей руки у себя на груди; влюблена в представление о страсти и переполнена приторным вином, спертым этим мальчишкой из «7-Одиннадцати». Звали его Стив Риццоли (что совершенно неважно, вот только она никогда его не забудет), и он был на два года старше — почти хулиган, с трубкой для гашиша и наглостью сёрфера, с такими приличные девочки не водятся. На одеяле в дюнах Кармела он выманил ее из джинсов и сделал это с ней. С ней, но не с нею вместе; она-то сама участвовала так, что могла и за мертвую сойти. Все случилось быстро, неловко и пусто, если не считать боли, которая не отступала и росла, даже когда она пришла домой, поплакала в душе и полежала у себя в комнате, разметав мокрые волосы по подушке, глядя в потолок и скорбя до самого рассвета.

Выйдя сейчас из душа и машинально вытираясь, Джоди подумала; «Мне уже было так, когда я оплакивала свою девственность. А сейчас я что оплакиваю? Человечность? Вот оно: я больше не человек, и никогда им уже не стану».

С этим осознанием все стало на места. Не было ее две ночи, не одну. Нападавший сунул ее под мусорный контейнер, чтобы уберечь от солнца, но рука почему-то осталась снаружи и от этого сгорела. Она проспала весь день, а когда на следующий вечер проснулась, была уже не человек.

А вампир.

Она не верила в вампиров.

Джоди посмотрела на свои ноги на ванном коврике. Пальцы ровные, младенческие, словно туфли никогда их не гнули и не уродовали. Шрамы от детских напастей на коленках и локтях пропали. Она посмотрела в зеркало — крохотные гусиные лапки у глаз тоже исчезли, вместе с веснушками. А вот глаза — черные, ни миллиметра радужки. Она содрогнулась, затем сообразила, что все это видит в полной темноте, и зажгла свет. Зрачки тут же сократились — глаза оказались того же поразительно зеленого оттенка, какого были всегда. Джоди схватила в горсть волосы и присмотрелась к концам. Не секутся, ни один не поломался. Она — насколько могла позволить себе верить — совершенна. Новорожденная в двадцать шесть.

«Я вампир». Джоди дала мысли повториться и осесть в мозгу, пока шла в спальню и переодевалась в джинсы и толстовку.

«Вампир. Чудовище. Но я вовсе не чувствую себя чудовищем».

Возвращаясь из спальни в ванную, чтобы досушить волосы, она заметила на тахте Курта. Дышал он ритмично, тело излучало здоровый ореол жара. Джоди кольнуло совестью, но она оттолкнула острие.

«Ну его на хуй, он мне особо-то и не нравился никогда. Может, я все-таки чудовище».

Она включила плойку, которой каждое утро распрямляла себе волосы, — и тут же выключила и швырнула на туалетный столик. И это на хуй. На хуй плойки, фены, высокие каблуки, тушь и колготки с утягивающим верхом. На хуй все человечье.

Джоди тряхнула волосами, схватила зубную щетку и вернулась в спальню, где набила спортивную сумку джинсами и толстовками. Порылась в шкатулке с украшениями Курта, нашла запасные ключи к «Хонде».

Радиочасы на тумбочке показывали пять утра. «Времени у меня немного. Надо найти место, где залечь, быстро».

По пути к двери она остановилась у тахты и поцеловала Курта в лоб.

— На встречу опоздаешь, — сказала она. Курт не шевельнулся.

Джоди схватила с пола пакет с деньгами и тоже запихнула в сумку, потом вышла. Спустившись, оглядела улицу и выругалась. «Хонду» же отволокли. Надо забрать ее с арестплощадки. А это можно только днем. Бля. Скоро будет светло. Она вспомнила, как солнце обошлось с ее рукой. Надо отыскать тьму.

Она побежала по улице, и бежать ей было как никогда легко. На Ван-Несс вбежала в вестибюль мотеля и колотила там по колокольчику, пока за пуленепробиваемым стеклом не возник заспанный портье. Джоди заплатила наличкой за две ночи, после чего дала портье сотню — гарантию того, что ее ни при каких обстоятельствах не станут беспокоить.

В номере она сразу закрылась, подперла дверь креслом и тут же легла.

Усталость навалилась на нее вся вдруг, едва над Городом зарозовел первый свет. Джоди подумала: «Надо вернуть машину. Найти безопасное место. А потом выяснить, кто со мной так поступил. Мне нужно знать, почему. Почему я? Почему деньги? Зачем? И мне понадобится помощь. Мне нужен тот, кто может перемещаться днем».

Когда солнце выглянуло из-за восточной кромки горизонта, Джоди уснула сном мертвых.

Ч. Томас Флад (для друзей Томми) только подбирался к красной черте в своем эротическом сне, когда его разбудили суета и щебет пятерки Вонов. Гейши в подвязках бросились врассыпную по стране грез неудовлетворенные, а он остался пялиться на щели в койке над головой.

Комната была немногим просторнее чулана. Койки располагались стопками по три по обеим сторонам узкого прохода, в котором пятерка Вонов теперь состязалась за пространство для надевания штанов на скорость. Вон-Два нагнулся над койкой Томми, смущенно осклабился и произнес что-то по-кантонски.

— Не проблема, — ответил Томми. Перекатился на бок, постаравшись не задеть утренней эрекцией стенку, и укрылся одеялом с головой.

И подумал: «Чудесная штука — уединенность. Как любовь, уединенность сильнее всего явлена в своем отсутствии. Надо бы написать об этом рассказ — и не забыть про кучу гейш в подвязках и красных туфельках. „Чайная хижина, полная шлюх узкооких“, автор — Ч. Томас Флад. Сегодня и напишу, только сперва арендую себе почтовый ящик и поищу работу. А может, останусь тут и выясню, кто цветы оставляет…»

Уже четыре дня подряд Томми находил у себя на койке свежие цветы, и это уже начало его беспокоить. Не столько сами цветы — гладиолусы, красные розы и два смешанных букета, перевязанные широкими розовыми лентами. Цветы ему как бы нравились — по-мужски и никоим образом не по-девчачьи, конечно. Не беспокоило его и то, что у него не было для них вазы, а для вазы — стола. Он просто сбегал в коммунальную ванную в конце коридора, снял крышку с бачка за унитазом и сунул их туда. Цветовая добавка приятно контрастировала с ванной мерзостью, пока цветы не съели крысы. Но и это его не беспокоило. Переживал он из-за того, что в Городе он жил меньше недели и никого тут не знал. Кто же шлет ему цветы?