Томми решил было, что его только что неким образом оскорбили, но поймал себя на том, что ему нравится болтать со стариком. После приезда в Город у него ни с кем не завязывалось бесед длиннее нескольких слов.

— Город-то мне нравится, но у меня тут неприятности.

И он рассказал Императору о кончине своего автомобиля, о последовавшей за нею встрече с Воном-Один, о своем скученном мерзостном жилье — и завершил повествование таинством цветов на своей койке.

Император сочувственно вздохнул и почесал косматую седеющую бороду.

— Боюсь, с обустройством я помочь тебе не в силах; нам с гвардией посчастливилось считать своим домом весь Город. Но вот с работой могу присоветовать — как, вероятно, помогу и разрешить цветочный ребус.

Император помолчал и подманил Томми к себе поближе. Тот присел на корточки и подставил ухо:

— Да?

— Я его видел, — прошептал он. — Это вампир.

Томми отшатнулся, словно на него плюнули.

— Вампир-цветочник?

— Ну, как только смиришься с вампиром, привыкнуть к цветочнику будет совсем легко, не правда ль?

В номере по соседству еблись французы; Джоди слышала их каждый стон, смешок и скрип пружины. В номере сверху телевизор изрыгал щебет телевикторины:

— Я беру Скотоложество за пятьсот, Алекс.

Джоди завалила голову подушкой.

Просыпаться — совсем не так. Нет плавного скольжения из снов к реальности, нет приятного рассвета осознания в уютном сумраке дремоты. Нет, тут словно кто-то включил мир на полную громкость, и радиобудильник заиграл сразу сорок раздражающих хитов действительности.

— Президенты-Преступники за сотню, Алекс.

Джоди перевернулась на спину и уставилась в потолок.

«Я всегда считала, что со смертью секс и викторины заканчиваются, — подумала она. — Говорят же „Покойся с миром“, нет?»

— Vas-il plus fort, mon petit cochon damour![5]

Ей хотелось кому-нибудь пожаловаться, кому угодно. Она терпеть не могла просыпаться в одиночестве — да и засыпать в одиночестве, если уж на то пошло. За пять лет она жила с десятью разными мужчинами. Серийная моногамия. К решению этой проблемы перед тем, как умереть, она только подступала.

Джоди сползла с кровати и раздвинула мотельные шторы на резинках. Комнату залил свет уличных фонарей и неоновых реклам.

И что теперь?

Обычно она бы сходила в туалет. Но никакого позыва теперь не ощущала.

«Я уже два дня не писала. Может, писать мне вообще не доведется».

Джоди зашла в туалет и села на стульчак — проверить теорию. Ни капли. Она развернула пластиковый стаканчик, налила воды из-под крана и залпом выпила. Желудок встал на дыбы, и вода струей выплеснулась на зеркало.

Ладно, без воды обойдемся. Душ? Переодеться и выйти в город? Делать — что? Охотиться?

От этой мысли она содрогнулась.

«Мне что же, придется людей убивать? Ох господи, Курт. А если он тоже изменится? А если уже изменился?»

Джоди быстро натянула на себя то же, в чем была вчера, схватила сумку и ключи и выбежала из номера. Минуя контору мотеля, помахала ночному портье, тот подмигнул ей и помахал в ответ. За сотню они все с тобой дружить будут.

Она свернула за угол и прошла по Каштановой, давя в себе тягу побежать. У своего дома остановилась и сосредоточилась на окне квартиры. Там горел свет, а она, немного напрягшись, услышала, как Курт говорит по телефону:

— Да, эта сука чокнутая вырубила меня цветочным горшком. Нет, кинула в меня. Я на два часа на работу опоздал. Не знаю, она что-то говорила — дескать, напали на нее. На работу уже два дня не ходит. Нет, ключей у нее нет — я сам ей дверь открывал…

Значит, она его не убила. И он не изменился, иначе днем на работу пойти бы не смог. Голос вроде обычный. Злится, но все как всегда. «Интересно, если я просто извинюсь и объясню, что произошло…»

— Нет, — сказал Курт в трубку. — Я снял ее фамилию с почтового ящика. Мне вообще все равно, она не отвечала тому образу, что я пытаюсь создать. Подумываю, не позвать ли на свидание Сьюзен Бэдистоун — Стэнфорд, семья денежная, республиканская. Я знаю, но для того бог и создал имплантаты…

Джоди развернулась и пошла обратно в мотель. Остановилась у стойки и заплатила портье еще за двое суток, после чего зашла в номер, села на кровать и попыталась заплакать. Но слезы не текли.

В иное время она бы позвонила подружке и весь вечер провисела бы на телефоне, сим утешаясь. Слопала бы полгаллона мороженого и всю ночь бы решала, что ей делать со своей жизнью. Наутро позвонила бы на работу, сказалась больной, затем звякнула бы маме в Кармел — занять денег на задаток для съема новой квартиры. Но то было бы в иное время, когда она еще кем-то была.

Та меленькая уверенность в себе, что она чувствовала накануне, испарилась. Теперь она просто не понимала и боялась. Попробовала вспомнить все, что видела или слышала о вампирах. Оказалось — немного. Страшные книжки или фильмы ей не нравились. Припоминаемое по большей части казалось неправдой. Спать в гробу ей не обязательно, это очевидно. Но так же очевидно и то, что она не может выйти на дневной свет. Убивать кого-нибудь каждую ночь не нужно, а если она кого-то покусает, он или она не обязательно должны превращаться в вампира: мудаком стать — это запросто, но не упырем. Но опять же, Курт и раньше был мудак, поэтому как тут отличишь? Почему же она превратилась? Надо бы попасть в библиотеку.

Джоди подумала: «И вернуть машину. И еще мне нужна новая квартира. Непременно днем зайдет горничная и до хруста меня изжарит — это лишь вопрос времени. Мне нужен тот, кто может что-то делать днем. Мне нужен друг».

Адресную книжку она потеряла вместе с «дипломатом», но это не важно. Все ее подруги ныне погрязли в прочных отношениях, и хотя любая выразила бы сочувствие ее разрыву с Куртом, все они слишком увлечены собой, по-настоящему помочь не смогут. Они с подружками бывали близки только одинокими.

«Мне нужен мужчина».

От такой мысли стало тоскливо.

Ну почему все вечно сводится вот к этому? Я современная женщина. Умею сама открывать банки и убивать пауков. Могу сводить сальдо чековой книжки и менять в машине масло. Сама зарабатывать на жизнь. Хотя, может, и нет. Как я, кстати, собираюсь зарабатывать на жизнь?

Джоди кинула сумку на кровать, вытащила белый пакет из булочной, набитый деньгами, и вытряхнула их на покрывало. Сосчитала банкноты в пачке, потом — сколько пачек. Тридцать пять по двадцать стодолларовых купюр. Минус пятьсот, что она истратила на мотель: почти семьдесят тысяч долларов. Ее охватило внезапное и глубоко укорененное желание отправиться по магазинам.