Томми пытался ходатайствовать о карьере в беллетристике, но понял, что аргументы его бездоказательны (в немалой степени благодаря тому факту, что оба его допросчика были убеждены, будто «Отелло» — крик радости при встрече с женщиной). Его уже прошиб пот, и он было совсем смирился с поражением, но в отчаянии пульнул:

— А знаете, «Рэмбо» ведь тоже кто-то написал?

Томас Флад-старший и Харли Бусински с ужасом переглянулись. Откровение их поразило, потрясло и покоробило.

Томми гнул свое.

— И «Паттона» — кто-то же написал «Паттона».

Томми подождал. Мужики сидели бок о бок на его узкой кровати, покашливая и поерзывая, стараясь не встречаться с ним взглядами. Куда б ни посмотрели они, к стенам везде были прикноплены цитаты, написанные «Волшебным маркером»; повсюду лежали книги, ручки и пачки писчей бумаги; плакатами висели увеличенные фотографии писателей. В них вперялся Эрнест Хемингуэй, и блеск в глазах его как бы говорил: «Валили б рыбу ловить, ебилы».

Наконец Харли произнес:

— Ну, если хочешь быть писателем, тебе здесь нельзя.

— Прошу прощения? — осведомился Томми.

— Тебе надо жить в большом городе и голодать. Я Кафку от пюре не отличу, но прекрасно знаю: хочешь быть писателем — должен голодать. Ни шиша хорошего из тебя не выйдет, если не поголодаешь.

— Я даже не знаю, Харли, — вмешался Том-старший, не уверенный, что ему нравится перспективное отощание его и без того тощего сына.

— Кто в прошлую среду триста выбил, Том?

— Ты.

— И вот я говорю, что мальчишке надо ехать в город и там голодать.

Том Флад посмотрел на Томми так, словно его отпрыск стоял на крышке люка под виселицей.

— Сынок, ты уверен насчет писателя?

Томми кивнул.

— Может, тебе сэндвич сделать?

Если б не особо наглядный документальный телефильм о бомбе в Мировом торговом центре, Томми вообще-то поехал бы голодать в Нью-Йорк, но Том-старший не намеревался разрешать сыну «нарываться на шоблу террористов с полотенцами на бошках». И в Париже мог бы поголодать, если бы при беглом осмотре «Вольво» не обнаружилось, что машина не перенесет сырости перегона своим ходом. Так он оказался в Сан-Франциско, и хотя завтрак бы ему не помешал, цветы волновали его больше еды.

Томми подумал: «Надо просто посидеть здесь, посмотреть, кто их оставляет. Застать на месте преступления».

Но безработным он был уже больше недели, и среднезападная трудовая дисциплина вынудила его слезть с койки.

В душ он сходил в теннисках, чтобы ноги не вошли в соприкосновение с полом, затем надел лучшую рубашку и рабоче-охотничьи джинсы, прихватил блокнот и похлюпал вниз по лестнице в Чайна-таун.

На тротуарах бурлили азиаты — мужчины и женщины целеустремленно перемещались мимо открытых прилавков, торговавших живой рыбой, жареным мясом и тысячами овощей, которые Томми и назвать-то никак не умел. Он миновал одну лавку, где из пластмассовых молочных ящиков пытались выбраться каймановые черепахи, каждая фута два в поперечнике. В следующей витрине вокруг копченых свиных голов располагались подносы с утиными лапами и клювами, а сверху висели доспевающие ощипанные фазаны целиком.

В воздухе носились ароматы скученного человечества, соевого соуса, кунжутного масла, лакрицы и автомобильных выхлопов — автомобильные выхлопы присутствовали во всем. Томми прошел вверх по Грант и перешел Бродвей на Северный пляж, где толпа несколько поредела, а запахи сменились на миазмы пекущегося хлеба, чеснока, майорана и опять выхлопов. Куда бы ни пошел он по Городу, везде в ноздри лезла благоухающая смесь еды и транспорта — словно алхимические составы спятившего гурмана-автомеханика: Гунбао Сааб-Турбо, Бьюик-Скайларк Карбонара, Кисло-сладкий Рейсовый Автобус, Хонда Болонезе под Соусом Горелой Передачи.

Из обонятельной грезы Томми вырвал визгливый боевой клич. Он вскинул голову: на него очертя голову несся конькобежец на роликах, во флуоресцентном шлеме и щитках. Впереди прямо на тротуаре сидел старик, кормил круассанами двух своих собак — он посмотрел в ту же сторону и швырнул корку через тротуар. Собаки метнулись за угощением, их веревочные поводки туго натянулись. Томми поежился. Конькобежец столкнулся с веревкой и взлетел, описал десятифутовую дугу в воздухе и смятенной кучей колесиков и обитых разноцветных членов рухнул к ногам Томми.

— Вы целы?

Томми протянул конькобежцу руку, но тот отмахнулся:

— Нормалды. — Из царапины у него на подбородке капала кровь, а обтекаемые солнечные очки неоновой расцветки съехали набок.

— На тротуарах можно бы и помедленней! — крикнул старик.

Конькобежец сел и повернулся к старику.

— Ой, Ваше Величество, я не знал. Простите.

— Безопасность прежде всего, сынок, — улыбнулся в ответ старик.

— Слушаюсь, сэр, — сказал парень. — Дальше буду осторожней. — Он поднялся и кивнул Томми: — ‘Звини. — Поправил на лице очки и медленно покатил своей дорогой.

Томми воззрился на старика — тот как ни в чем не бывало кормил собак и дальше.

— Ваше Величество?

— Или Ваше Императорское Величество, — ответил Император. — Ты в Городе новенький.

— Да, но…

Шествовавшая мимо молодая женщина в чулках-сеточках и красных атласных шортиках приостановилась и слегка поклонилась Императору:

— Утро, Вашличество.

— Безопасность прежде всего, дитя мое, — напутствовал ее тот.

Она улыбнулась и отошла. Томми смотрел ей вслед, пока она не свернула за угол, после чего снова посмотрел на старика.

— Добро пожаловать в мой Город, — произнес Император. — Ну как оно у тебя пока?

— Я… я это… — Томми смешался. — Вы кто?

— Император Сан-Франциско, Защитник Мексики, к твоим услугам. Круассан? — Император протянул белый бумажный пакет жерлом вперед, но Томми покачал головой. — Вот этого порывистого приятеля, — сказал Император, показывая на бостонского терьера, — зовут Фуфел. Он плутоват, должен сказать, но лучший пучеглазый крысятник во всем Городе.

Песик заворчал.

— А это, — продолжал Император, — Лазарь, обнаружен мертвым на Гири-стрит после неудачного столкновения с французским экскурсионным автобусом, но из цепких лап вырван целительным ароматом слегка использованной палочки вяленой говядины.

Золотистый ретривер подал лапу. Чувствуя себя глупо, Томми наклонился и пожал ее.

— Приятно познакомиться.

— А ты будешь? — спросил Император.

— Ч. Томас Флад.

— И «Ч» означает?

— Ну, вообще-то ничего. Я писатель. Я просто добавил «Ч» к своему псевдониму.

— До чего изящный росчерк. — Император пожевал кончик круассана. — Итак, Ч, как с тобой покамест обходится мой Город?