Алекс скосил глаз на злые кроваво-красные потеки. Вот уж действительно, упадок и разрушение.

— Я и не знал, что Диллион изобразил здесь именно эти впечатления.

— Разумеется, не знали. А все потому, что вы, Алекс, не хотите прислушаться к моему ценному совету и распахнуться навстречу квинтэссенции иных реальностей, как принято среди по-настоящему значительных художников.

— Мне нравится передавать квинтэссенцию нашей собственной реальности, — ответил Алекс, стараясь придерживаться цивилизованного тона. — Если вы считаете, что покупатели столь заинтересованы в нашей планете, отчего же не показываете им другие мои работы? Я как раз и рисую то, что вижу вокруг.

Мистер Мартин подарил ему свою фирменную снисходительно-терпеливую улыбку.

— Ну как же, Алекс, я все им показываю, просто их больше увлекает собственно художественное видение, а не… а не то, что предлагают ваши работы. Ведь вы ничего не пишете на тему хищнической натуры человека. Ваши полотна милы, но не существенны. Их вряд ли можно назвать прорывным искусством.

— Ясно-ясно.

Если бы мысли Алекса не были заняты другим, он, пожалуй, счел бы себя вправе разозлиться. Впрочем, его и без того угрюмое настроение не позволило ощетиниться на насмешки. Мрачное настроение просто сделало юношу еще более несговорчивым.

— Однако заверяю вас, Алекс, что я действительно выставляю ваши работы под самым выгодным углом. И, как вы знаете, даже добился кое-какого, пусть незначительного, успеха. — Воспоминание о том, что на полотна Алекса порой действительно находились покупатели, сделало улыбку мистера Мартина до невозможности слащавой. Тем более что его салон брал себе сорок процентов от выручки. — Надеюсь, ближе к праздникам ваши работы станут продаваться активнее.

Алекс кивнул, отлично зная, что спорить по поводу взглядов на искусство — дело бесполезное. Здесь только одно играло роль: продаются работы или нет. Кое-какого признания он добился среди ценителей пейзажей. Судя по всему, до сих пор имелись люди, которые хотели видеть побольше полотен, где запечатлена выкристаллизованная красота природы. Та самая красота, которая дарит душевный подъем.

Взять хотя бы ту девушку. Вот ей пейзаж глянулся, да и выглядела она куда более умной, нежели любой из коллекционеров мистера Мартина. Она знала, что ей по сердцу, и не стыдилась в этом признаться. А большинство из клиентов Мартина, к примеру, хотели стороннего совета и объяснений, какая картина им должна нравиться и почему. За помощь эрудита-поводыря в мире искусства они были готовы платить аппетитные суммы.

Кстати, об аппетите. Как-то ведь нужно зарабатывать на пропитание…

— Благодарю вас, мистер Мартин. Я еще забегу.

— Не волнуйтесь, Алекс. Как только я продам какую-нибудь из ваших картин, сразу же сообщу. И пожалуйста, подумайте над моим советом.

Алекс вежливо раскланялся и пошел к выходу. Он знал, что никакой голод не заставит его швырять краску на холст и называть это искусством.

Нынешний день рождения оказался еще более унылым, чем он предполагал. Впрочем, оставалась надежда, что настроение поднимет встреча с дедом.

Алекс обернулся.

— Мистер Мартин… Пожалуй, вот эту я заберу с собой.

Глубокая морщина омрачила гладкое чело хозяина галереи, пока на его глазах Алекс снимал пейзаж с мольберта.

— Заберете? Но почему?

А что здесь такого? Минус одна картина — стало быть, в салоне останется еще шесть непроданных работ Алекса. Вряд ли это можно считать варварским набегом.

— Подарок хочу сделать… Для настоящего ценителя.

Губы мистера Мартина тронула лукавая улыбка.

— Мудрая мысль, Алекс. Порой небольшой презент способен стать тем семечком, из которого вырастает дорогая коллекция…

Алекс выдавил смешок и кивнул, поудобнее пристраивая раму под мышкой.

Он понятия не имел, доведется ли вновь увидеть ту девушку. Наверное, надеяться глупо.

И все же ему хотелось подарить ей этот небольшой пейзаж. Хотелось еще раз увидеть ее загадочную полуулыбку — и если для этого надо пожертвовать одной картиной, то овчинка с лихвой стоила выделки.

Такое чувство, будто зеркала за мной следят, — задумчиво сообщил Алекс, уставившись в пустоту.

Бен бросил косой взгляд через плечо.

— С зеркалами это обычное дело.

— Да нет же, я серьезно. В последнее время почему-то возникло такое странное ощущение…

— Ты просто сам себя видишь в зеркале, вот и все.

— Нет. — Глаза Алекса наконец сфокусировались на лице деда. — Я к тому, что на меня словно кто-то пялится из Зазеркалья.

Бен внимательно посмотрел на внука.

— Из Зазеркалья, говоришь?

— Да.

Интересно, откуда та девушка могла такое узнать?

Алекс начинал всерьез сомневаться в ее реальности. Может, галлюцинация? В голове от такой мысли колыхнулась паническая рябь.

— Александр, не позволяй своему богатому воображению одержать верх, — посоветовал дед.

— Ты как думаешь, я тоже стану чокнутым? — спросил он через какое-то время.

Ответом ему была мертвая тишина. Дед перестал возиться за древним верстаком и теперь буравил внука жестким тревожным взглядом, который могли породить лишь темные беспокойные мысли.

Взгляд по-настоящему пугающий — и совсем несвойственный деду, по крайней мере с точки зрения Алекса. Он словно увидел в Бене другого человека.

Наконец морщинистый рот пополз в улыбке и зловещее выражение исчезло.

— Нет, Алекс, — мягко сказал старик. — Я так не думаю. И какая муха тебя укусила, что ты поддаешься эдаким настроениям в собственный день рождения?

Его внук откинулся на деревянную обшивку стены возле винтовой лестницы, но так, чтобы отсюда не было видно зеркала, что висело по левую сторону. Алекс сложил руки на груди.

— Понимаешь, я ведь в том же возрасте. Сегодня мне стукнуло двадцать семь, как и ей, когда она заболела… потеряла разум.

Старик поворошил горсть винтиков, что были насыпаны в старую помятую пепельницу из штампованного алюминия. Эту пепельницу с винтиками Алекс помнил с самого раннего детства. На сей раз поиски нужной детальки успехом не увенчались.

— Александр, — мягко вздохнул Бен. — Я и раньше не считал, что твоя мать сошла с ума, и теперь так не думаю.

Алекс давно перестал надеяться, что дед когда-нибудь признает очевидное. Он слишком хорошо помнил приступы истерической безутешной паники, которым была подвержена мать при появлении любого незнакомца. Отчего-то она думала, будто ее кто-то преследует. К тому же Алекс отказывался верить, что врачи станут восемнадцать лет кряду держать человека в психиатрической лечебнице без серьезных оснований. Впрочем, он не стал высказывать свое мнение вслух. Даже неозвученная, эта мысль казалась жестокой.