Я долго не могла решить, снимать ли с ворот дома табличку с фамилией «Янагимото». Сомнения стали мучить меня с тех пор, как минуло пять лет с исчезновения мужа, когда стало очевидным, что Рэй не вернется. По закону для засвидетельствования факта смерти прошло недостаточно времени, но этого хватало для решения о разводе с моей стороны. Мне вдруг стало неприятно жить с его фамилией. Когда мы переехали жить к маме, к табличке с моей девичьей фамилией «Токунага» пришлось повесить еще одну — «Янагимото». Видеть их рядом друг с другом, мне было тоже неприятно.

«Затаила ли я на него обиду?» — как-то спросила я саму себя. Рядом никого не было: Момо, уютно устроившись за партой на утреннем уроке в школе, рассеянно глазела на доску, а мама еще не вышла из своей комнаты (она страдает расстройством сна), и я иногда вздрагивала, обнаруживая её ночью на кухне, тихо сидящую в одиночестве; тогда я задала себе прямой вопрос: «Таится ли во мне злость?»

Ответ пришёл сразу: «Да, я до ненависти злюсь на него». Я призналась самой себе. Не было ли преувеличением слово «ненависть»? Нет, скорее наоборот, это слово даже не передавало всю силу моих чувств. Я ненавидела Рэя. Я ненавидела его за то, что он бросил меня.

Табличку с фамилией я оставила, фамилию сохранила. Обида жила во мне, но внешне ее не было видно, она продолжала существовать в самой глубине моего тела. И все-таки, ненавидя, мое нутро в то же время жаждало мужа. Во мне существовало нечто, что Сэйдзи не в силах был унять. И никто не мог, кроме Рэя. Рэй-мужчина, а не Рэй-муж мог удержать это нечто в своих руках.

Наверное, именно поэтому его не любила моя мама.

Он без труда уложил меня в идеально подходящий по размеру ящик, не оставив снаружи ни единого кусочка, ни единого обломка, ящик не был тесным, но и зазорам там не нашлось места, а потом унёс меня с собой, унёс самое близкое для моей мамы существо. Мужчина по имени Рэй разлучил её с ней. С ней — собственной дочерью.

Вот так, мы опять стали жить вместе, но стали ли мы ближе друг другу? Три женских организма. Три организма сосуществовали в одном пространстве, словно три сферических тела, то и дело соприкасаясь друг с другом. Они не были плоскими, имели объем. Их не объединяло единое ядро, у каждого было свое собственное.

На воротах нашего дома табличка с фамилией «Токунага» по-прежнему висела первой. Как-то Момо заявила: «Янагимото Момо произносить трудно. Хочу быть Токунага Момо». Она сказала это смеясь. Момо часто смеялась. Даже сейчас, в свой хмурый возраст, смех сразу проливался из неё наружу.

Звать по имени Рэя я долго не отваживалась, но с Сэйдзи это получилось как-то сразу и легко. Разница в возрасте с Рэем, который был старше меня на 2 года, у него составляла 5 лет, то есть он был старше меня на 7 лет, познакомились мы на работе, поэтому было естественно звать его по имени. Более того, я могла без смущения и церемоний тихонько подойти и обнять его за плечи или за талию. Сэйдзи обладал мягким голосом. Он всегда называл меня «Янагимото-сан». Стиль его речи оставался неизменным. Сэйдзи всегда сохранял отстраненную вежливость, как во время первого знакомства, лишь иногда отвечая: «Ну, да» вместо: «Да, вы правы». Я же вела себя с ним совершенно непринужденно.

К примеру, я могла заявить: «Возьми меня». Иногда он исполнял мою просьбу, а иногда нет, бормоча слова извинения: «Простите, пожалуйста». И в этих его словах была отстраненная вежливость. Я сама решила влюбиться в него. В тот момент, когда я ощутила, что смогу полюбить Сэйдзи, я решила влюбиться в него. Сэйдзи не отверг меня. И мои чувства устремились к нему. «Влюбиться» для меня имело именно такой смысл. И сильные чувства, и слабые, и мимолетные устремлялись даже не к самому Сэйдзи, а к пространству, окружавшему его. Я была благодарна ему за то, что он просто существовал там, не отказывая мне. Рэй пропал, и для меня место, где он был, исчезло. Я никак не могла найти русло для потока своих чувств. Потеряв конечную цель движения, я перестала понимать, где нахожусь сама. Ощущение это было сродни страху, который рождается в душе, когда смотришь в реку и не можешь различить, как движется вода, куда устремлено её течение.

Когда мы занимались любовью, Сэйдзи стонал. Смеялся он беззвучно.

Над магазином висела вывеска, на ней сверху вниз было написано: «Пластинки, музыкальные инструменты». Уйдя со станции, мы какое-то время шли в южном направлении и повернули налево как раз на углу магазина под такой вывеской. Дальше дорога сужалась и напоминала переулок; через несколько домов от закусочной, где подавали собу, жил Рэй до того, как мы поженились.

— Это частный дом или коттедж? — поинтересовалась я, Рэй покачал головой: «Ты так хочешь это знать?» — вопросом ответил он.

— Да, нет. Просто спросила.

На вывеске музыкального магазина была нарисована гитара. И еще кругляшки, имеющие сходство с пластинками.

— Похоже, этот магазин уже давно здесь. Ты покупал в нем пластинки?

Рэй опять покачал головой:

— Не помню. Может, покупал. Может, и не покупал.

Он был великодушным человеком. Человеком, который не мог просто сбежать. Я даже не могла это представить себе тогда.

Раз я заглянула в этот магазинчик. Я зашла туда одна, по пути домой к Рэю. Я ходила к нему всякий раз, как появлялось хоть чуть-чуть свободного времени. Не только тогда, когда Рэй находился там, но даже тогда, когда его не было дома.

— Кэй, ты, как зверёк, привыкаешь к дому? — спросил меня как-то Рэй.

— Со мной впервые такое, в первый раз, — ответила я, Рэй засмеялся. Как и Момо, он часто смеялся.

Внутри магазина оказалось светлее, чем выглядело через витрину с улицы. Играла популярная песня в мужском исполнении. За кассой стоял молодой парень. На вид ему было лет 20, худое лицо, длинные волосы, он слабо подёргивался в совершенно другом от звучащей музыки ритме. Покупателей не было. Я стала смотреть пластинки в разделе «Европейская музыка», по одному перелистывая диски, и вдруг мне нестерпимо захотелось очутиться в комнате Рэя. Хотя она находилась совсем рядом и мне ничего не стоило за считанные минуты оказаться там, я не могла больше ждать ни секунды.

Чтобы не выходить с пустыми руками, я наспех схватила первую попавшуюся пластинку, расплатилась и поспешно покинула магазин. На черно-белой обложке пластинки была фотография женщины. Я думала, что на диске записаны песни, но там оказалась ритмичная инструментальная музыка. Ворвавшись в комнату Рэя, я первым делом сорвала обёртку и поставила пластинку в проигрыватель.

— Совсем неплохо. Мне нравится, — похвалил Рэй, и я сразу отдала ему эту пластинку. Позднее я приятно удивилась, обнаружив черно-белую обложку среди других пластинок, которые Рэй перевез из своей квартиры после свадьбы. «Вот мы и снова встретились», — подумала я тогда.

Новая встреча. После исчезновения Рэя эти слова мне трудно давались даже мысленно. В магазине «Пластинки, музыкальные инструменты» было жарко и блекло.

Я никак не могу привыкнуть к родительским собраниям. Пыльный класс, покоробившиеся листы с каллиграфическими упражнениями, расклеенные по стенам, жаркие тела мамаш, источающие ароматы всевозможных духов, затесавшиеся среди них отцы семейств, одетые почему-то всегда только в черные или синие костюмы; не верилось, что когда-то я сама каждый день сидела за партой в таком же классе. В средней школе я привыкала к классу для подростков. В младшей — к классу для малышей. Возможно, от того что других мест, куда бы я могла пойти, просто не было, у меня не возникало этой нервозности, которая сейчас заставляла меня ерзать на месте.