Двое их детей умерли еще в колыбели, но третий пережил опасное младенчество. Бертран души не чаял в кареглазой дочери и уже присматривал для нее женихов, но погиб, едва Аделаиде исполнилось три года, в Пиренеях во время обычного рейда под предводительством графа Тулузского: лошадь барона поскользнулась и вместе с седоком свалилась в пропасть.

Щепетильный Раймон Тулузский, чувствуя косвенную вину в смерти своего верного вассала, старательно помогал его вдове. И Агнесса окончательно обосновалась в столице графства, оставив замок, расположенный в горах, на попечении сенешаля. Благодаря своей смекалке и щедрым заботам графа баронесса значительно преумножила унаследованный капитал, так называемую вдовью долю[6], и зажила на широкую ногу. Когда закончился положенный траур, обожавшая светскую жизнь Агнесса вновь окунулась в вихрь развлечений и стала завсегдатаем знаменитых пиров в Нарбоннском замке[7].

Дух утонченной светской культуры, так называемой куртуазности, был в жизни знати основополагающим. Хотя почти все аристократы считали себя истинными католиками, они вполне лояльно и даже с любопытством относились к инакомыслящим, в том числе и к катарам. Тон задавал умный, красноречивый, обаятельный хозяин Тулузы — граф Раймон де Сен-Жиль, образованнейший человек своего времени.

Начитанная мадам де Лонжер также слыла тонкой ценительницей поэзии трубадуров и остроумной собеседницей, непринужденно дискутировавшей о литературе, архитектуре и даже философии, а ее подкупающее жизнелюбие и искрометный юмор служили украшением графских пиров.

Однажды, находясь под воздействием лишнего кубка вина (а может, мерцание свечей окутало красавицу Агнессу магическим флером?), граф Раймон воспылал к ней страстью. Тщеславие баронессы пропело победный марш, и она ответила на его чувство. Она и прежде имела возможность убедиться в легендарной щедрости графа, после того же, как Агнесса стала его любовницей, на нее пролился обильный золотой дождь. В качестве постоянной денежной ренты властелин Юга передал ей половину пошлины от торговли сукном в Тулузе. Воистину царский подарок! Однако его любовь оказалась столь же быстротечной, сколь и страстной. Охладев к Агнессе, Раймон стал терзаться угрызениями совести, не зная, как завершить прискучившие ему отношения. Но внимательная женщина вскоре избавила его от нежелательного замешательства.

— В последнее время, мессир, вы все больше скучаете рядом со мной, о чем красноречиво говорит ваш взгляд. Меня это удручает.

— Вам показалось, дорогая Агнесса. Возможно, это просто усталость, — ответил Раймон, однако смущение противоречило его словам.

— Раймон, вы считаете меня умной женщиной? — поинтересовалась Агнесса, с загадочной полуулыбкой поглаживая себя по шее кончиком толстой косы.

— Безусловно, вы одна из умнейших дам при моем дворе! — Граф охотно прибегнул к лести, желая уйти от неприятного разговора. Он зачарованно следил за движением каштановых волос в женских руках.

— Тогда не лукавьте со мной! Я достаточно хорошо вас знаю и не собираюсь обременять…

— Но, мадам, вы неправильно меня поняли…

— …и предлагаю вновь вернуться к исключительно дружеским отношениям.

Раймон нравился Агнессе как правитель и друг, но совершенно не впечатлил ее в роли любовника. Однако эти откровения мудрая баронесса, разумеется, оставила при себе. Граф же, не подозревая об истинных причинах, повлиявших на ее решение, проникся к Агнессе уже несокрушимым уважением, и это еще сильнее укрепило их дружбу на долгие годы.

***

— Жаннета, тебе больше нечем заняться?! — раздраженно воскликнула Агнесса, увидев у двери посудомойку, — та сидела на низеньком табурете и чистила песком закопченный котел.

Служанка, захлопав ресницами, залепетала что-то в свое оправдание, но рассерженная баронесса, не удосужившись ее выслушать, быстро вошла в жаркую и шумную кухню, где все шипело и булькало. Висевшие на стенах сковородки, кастрюли и черпаки сияли начищенными боками, а вереницы кувшинов, горшков и мисок, расставленных на полках, соперничали друг с другом разнообразием форм и размеров. Пройдя возле гигантского очага и споткнувшись о тяжелые щипцы, Агнесса негромко чертыхнулась и принялась отыскивать глазами главного повара среди бесчисленных слуг, бросившихся в разные стороны под ее грозным взглядом. Наконец она заметила повара возле стола, на котором покорно лежала огромная щука.

— Мартин, у твоих помощников нет более важных дел? — Агнесса сердито тронула его за плечо и махнула рукой в сторону испуганной посудомойки.

— Не люблю грязную посуду, — устало улыбнулся невысокий мужчина, вытерев капли пота на круглом добродушном лице. — Не волнуйтесь, моя сеньора, мы работаем без отдыха, и уже почти все готово.

— Ты уверен, что вы успеете?

— Конечно. Вы и ваши гости останетесь довольны. — И Мартин, не совсем вежливо отвернувшись, вновь сосредоточился на щуке, намереваясь сотворить из нее кулинарный шедевр.

Взгляд хозяйки потеплел. С удовольствием втянув ноздрями аппетитный запах томившейся в горшочке на углях мясной подливы, щедро сдобренной чесноком и ароматными пряностями, баронесса отправилась взглянуть на слуг, занимавшихся украшением большого зала и сервировкой праздничного стола.

Агнесса ждала в гости графа Тулузы. Вчера он прислал к ней гонца со связкой битой дичи — видимо, после удачной охоты — и запиской, извещающей о его намерении поздравить дочь баронессы со вступлением в брачный возраст. Это было лишь предлогом, но предлогом обескураживающим! Каким образом граф — после несчастий, обрушившихся на него за последние три года, — помнил такие мелочи, как возраст детей своих вассалов? Разумеется, Агнесса догадалась об истинной цели визита. Смертельно уставший Раймон искал у подданных утешения и поддержки, чтобы, напитавшись их теплом, продолжить борьбу.

Длившаяся более двух лет война истощила его моральные силы. Как ловко римский понтифик натравил одну половину Франции на другую под благовидным предлогом искоренения катарской ереси в Лангедоке!

Целый год Раймон де Сен-Жиль пытался предотвратить войну, ведя переписку с Иннокентием Третьим и лично встречаясь с королями Франции и Арагона, а также с влиятельными баронами Юга. При этом граф согласился даже на унизительную процедуру прилюдного покаяния после очередного отлучения от Церкви[8]. Презрев муки самолюбия, гордый владыка Лангедока, по пояс обнаженный, с веревкой на шее, смиренно прошел сквозь скопище ротозеев. Фанатичная толпа безжалостно бичевала его пучками розог и злобно шипела, пока он на коленях каялся перед разобиженными церковниками. После пережитого кошмара граф надеялся на диалог. Говорили, что он способен убедить даже мраморную статую в соборе, но властолюбивый папа Иннокентий Третий оказался прочней каменного изваяния.