― Как! ― сказал муж, ― ты думаешь насчет детей сокращать расходы? Мало того, что мы обираем их, потому что при наших средствах мы могли бы легко им скопить, но ты хочешь еще отнять у них дом, отца, мать, Ольгу.

― Да, главное, Ольгу, ― сказала я.

― Ну вот, что я скажу тебе: живи ты как хочешь, но не мешай и нам жить. Ольга останется, дети тоже.

Тогда я так взбесилась, что нарочно вышла в зал и громко крикнула, чтобы весь дом слышал.

― Значить, мне нужно поставить условие: я или твоя любовница! ― И затем уехала в гости.

Тогда устраивались разные увеселения, наставал большой праздник, великий праздник ― маслина. Да, этот праздник зла и теперь еще существует у вас. Странный праздник, когда все чистое, хорошее покидает людей, когда люди опиваются, объедаются, распускают свои страсти; и когда даже самые скромницы позволяют себе разные вольности.

Бешеный карнавал! Широкая маслина!.. И до сих пор цветешь ты между людьми, во всех своих пороках.

Таня. ― Она отдыхает и молится. Отдохните и вы минут десять.

Мария. ― У нас в доме настал пост, несмотря на масленицу. Все притихли. У всех постные лица. Муж уже давно не выходит даже к обеду; Ольга сторонится и с каким-то недоумение и испугом смотрит своими голубыми глазами. Дети ходят чуть не на цыпочках и боятся даже громко говорить. Тоска и все как будто чего-то выжидают. Я и сама не знаю, что предпринять; да и времени нет обдумать: то бал, то маскарад, то семейные вечера, катания, блины; не спишь, и все танцы, один хаос.

Я на помню, в какой день, но было назначено большое катание за город, на целый день, где будут блины, танцы и всякое безумие. Граф выписал какого-то рысака и легкие санки, что стоило ему несколько тысяч.

Я должна была мчаться с ним. Это именно потому, что я сказала ему однажды, что не стоит кататься на таких лошадях, а вот если бы была такая лошадь, чтобы дух захватывало... Это было уже почти начало весны. Бывали морозцы, но бывало также по несколько дней оттепели. Выбрался прекрасный денек. Был легкий мороз, и мы помчались.

Пока все шло благополучно, мы уехали с ним за шесть верст от города. Троек пятнадцать ехали за нами; а я с графом в одиночке. Он правил сам. День прошел незаметно, со всеми обыкновенными вашими препровождениями времени: еда, питье, танцы и т.д. Но настала ночь; нужно было возвращаться. Состояние графа и мое было очень напряженное, и меня брал невольно страх обратно с ним ехать. Но отказаться я не хотела: мне было стыдно показаться, что я его боюсь.

Конечно, мы скоро всех перегнали.

Когда не бешеном скаку я услышала его страстные речи, когда я слышала его дыхание на своем лице, ужас охватил меня. Тут уже уйти было некуда; это не в комнате; моих суровых взглядов он видеть в темноте не мог. Одним словом, выхода мне никакого не было.

Вдруг случилось что-то ужасное. Это было одно мгновение; санки перевернулись, и мы по горло очутились в воде; в темноте не видно дороги. Лошадь чего-то испугалась, и мы попали в яму, наполненную ледяной водой. Скоро нас нагнали. Я промокла, как у вас говорят до костей.

Ну, конечно, пыл прошел. Было уже совсем не до любви, когда чулки и одежда примерзли к телу. Я не помню, как доехала до дома, хорошо, что остались целы руки и ноги, а главное, честь честной женщины спасена.

Я едва разделась. Прошлось все чуть не отдирать. Конечно, я постаралась все скрыть от мужа, благо я приехала домой, когда все спали.

Но к утру началась боль в боку, жар и страшный кашель. Через несколько часов уже все доктора были около моей кровати. Лицо мужа было испуганное. Весь стол уставлен склянкам и банками. Потом боль утихла, на жар сжигал меня. Мне казалось, что кровь кипела во мне.

Ну что, скажите вы? Ведь, хоть тут-то, тут, пора было смириться мне. А вы думаете, я полагала, что могу умереть? Нет, я просто забыла, что умирают люди во все возрасты. Я была убеждена, что мне, в 32 года умереть ― это была бы насмешка! Нет, совсем нет. Я из этого положения думала извлечь себе личную пользу. Я приняла тон несчастной, которую домашние огорчения довели до болезни.

Да! каторжники на смертном одре и заклятые разбойники, убийцы, если не каются, то содрогаются о своих грехах. Но светские женщины никогда!!.. У них, ведь, нет грехов, а все случайности и нервы.

Я торжествовала, видя виноватое лицо мужа, его страх за меня, грустные, испуганные мордочки деток; ну, только не хватало, чтобы около кровати корчился от любви граф. Ну, а голубых глаз я не видела. Ушла ли она. Мне не хотелось о ней спрашивать.

Знаете вы, что болезнь, в общем, доставляла мне много приятных минут. Я не страдала и большую часть времени была без сознания. Только дня через три или четыре, когда у меня показалась кровь из горла, я немного удивилась и нашла, что уж это, пожалуй, ка будто лишнее. Но мысли о смерти у меня ни на одну минуту не было. Напротив, я, насколько могла, строила разные новые планы и выдумывала, что из этого положения могла бы я еще выгадать и в доме, и в свете.

Пришла меня навестить бывшая няня детей. Она уже не жила у нас, но часто приходила. Она очень любила меня и детей, и говорит:

― Красавица моя, а недурно было бы причаститься: кто знает, что может быть.

Что-то как будто кольнуло меня, и я рассердилась: «Эта простые бабы всюду видят смерть. Вздор, думала я, не может быть. Такие не умирают». Но потом, сообразив еще, я решила, почему бы не причаститься, это еще больше напугало всех, начиная с графа. Сколько жалости возбудится в сердцах окружающих, как испугается граф, и как будет страдать, услышав, что меня уже приобщили! Решилась; позвала мужа, и просила пригласить духовника.

Отдохните, друзья мои, горько и тяжело говорить!!! Но надо, ― надо и скорее надо.

Господи, помоги мне все, все сказать, дай силы все, все вспомнить!!!.. Ах, какая ужасная исповедь!! Как страшно греховна она!! Но как никто не остановил меня? Как допустили меня до нее?.. О! эта исповедь! Господи, прости! Но все, все