Утром, напившись чаю, он вышел в сад, чтобы полюбоваться расцветшей айвой и заодно отчитать прибывших сборщиков податей из дальних деревень. Первое, что он заметил, был садовник, который поливал цветы из лейки, сделанной из молодой перевязанной сушеной тыквы.

«Ба! Да это же моя жена! Это ведь ее любимая лейка! Она еще накануне переоделась в одежды садовника! И не сняла их, чтобы уберечься от моего гнева! Но не выйдет, дорогая! Я накажу тебя, как задумал, и даже строже!»

Тут он заметил, что айва зацвела, как и положено, красивыми розовыми цветами, под которыми собрались для отчета сборщики податей. Все зрелище вместе настроило сёгуна на деловой и одновременно игривый лад. Он наморщил свой лоб под повязкой с иероглифом «мудрость отцов», которой была прочно подвязана шапочка Сборщика налогов из черного лака с иероглифом «сдержанность дедов».

«Дела – делами, они могут и подождать, а приласкать напоследок даже неверную жену – мой долг супруга и правителя: ведь известно, что приговоренным к смерти дозволяется исполнение последнего желания, а разве может быть у жены, даже неверной, другое желание, нежели доставить супругу, даже пусть околпаченному, наслаждение?!»

Янь Лин распоясал свой халат, отвязав перевязь с мечом, расстегнулся и подкрался к фигуре с лейкой. Он поднял сзади одежды «садовника», чтоб исполнить прихоть, – трудно рассудить, свою или жены, – и увидел вместо абрикосов и персиков два плода кокоса, незрелых и мохнатых.

«Садовник» оглянулся в гневе, и сёгун в ужасе узнал чиновника по особым поручениям при императорском дворе, который уже несколько дней ожидался в провинции, где служил Янь Лин. Он не стал особенно размышлять о том, почему сегодня это важное лицо поливает цветы, а вчера ловило рыбку… «Иной раз думать нужно не о себе, а о государстве!» – видно, подсказали ему отцы, а деды позволили сдержать гнев.

«Хорош бы я был минутой позже!» – подумал, холодея, сёгун и рухнул на колени. «Садовник» поморщился и поднял поверженного сборщика податей на ноги с колен.

– Если хочешь избежать канги и ссылки и, напротив, получить место Воспитателя императорских детей и пост Начальника провинции, молчи и делай то, что я тебе велю! Немедленно собирайся и поезжай в столицу! Вот тебе вызов и предписание! Вели слугам вьючить лошадей и навьючиваться самим, – ты знаешь, как император любит подарки, а я пока догляжу за твоей женой!

– Как мне благодарить вас, солнце замещающий, когда в том есть нужда… императора? – сказал чиновник и бросился распоряжаться делами по отъезду и дому.

Все сомнения его относительно Цин Инь разом рассеялись, он понял, что был услышан ею на супружеском ложе в ночной час, и под видом игры она ловко обстряпала его насущные дела. О том, чем было заплачено за такую стряпню, сёгун решил подумать после возвращения из столицы в чине Начальника и чине Воспитателя, который давался в те годы впридачу, но и за известную мзду. Конечно, в таких чинах легче думается о семейных неурядицах – они остаются где-то в самом низу дерева забот!

Нечего и говорить, что в столице дела сёгуна завершились наилучшим образом, и он вернулся, что называется, в белом паланкине и с полной бамбуковой коробкой палочек с кремом, которые так искусно пекли при императорском дворе.

Как нет нужды и говорить, что звон колокольчиков фарфорового павильона и провожал и приветствовал новоиспеченого начальника! Неизвестно только, для кого колокольчики звонили непрерывно во все время его отсутствия? Ну, да в провинции много достойных людей!

Сразу по приезде новоиспеченный начальник провинции Янь Лин велел дать пятьдесят палок по пяткам новому садовнику, который как раз приступил к своим обязанностям и сразу провинился: слишком коротко подстриг кусты бересклета и самшита, придавая им форму иероглифов «янь» и «инь» в честь хозяина и его супруги.

– Справедливость прежде всего, – приговаривал Янь Лин, – без нее легко можно спутать понятие гражданского долга с понятием долга супружеского.

– Я не виноват, – причитал садовник, – просто ножницы оказались тупые, потому что ими холостили вашего же борова!

– Это не оправдание, – отвечал новый Начальник провинции, – ведь сначала надо было подрезать самшит, а потом все остальное! Спроси у борова! Если не образумишься, я заставлю тебя это понять при помощи тех же ножниц!

К этому времени супруга воеводы Цин Инь вышла в сад полюбоваться цветущим гранатом, – он вдруг зацвел во второй раз ради такого случая! – она с удовольствием понаблюдала за исполнением наказания, а заодно и видом садовника сзади, потому что не все садовники с этой стороны одинаковы! Вот об этом она размышляла скорей всего, сидя на мягком пуфе, обтянутым шкурой белого тибетского шпица, а ее попугай приговаривал, сидя на ее плече:

– Ну! Еще! А ну, наддай! Ох, как хорошо! Ой, как сладко! Ну же, еще!

Люди диву давались, с какой страстью верещала умная птица! А попугай не унимался:

– Ну? Говори, какое у тебя еще желание? Не стесняйся! – и прибавлял: – Начальник провинции! Начальник провинции!

Жизнь пошла своим чередом. Урожаи были на удивление обильными, налоги уплачивались исправно, бандитов на дорогах если не убавлялось, то и не прибавлялось, а в доме нового начальника провинции кладовые ломились от припасов, слуги лоснились от жира, светильники были полны благовонного масла, даже золотые рыбки в маленьких бассейнах раздулись, как рыба фугу. И только в спальнях царило уныние.

Наложницы сгорали от зависти и безделья и выли в отсутствие хозяйки еще громче…

Да и сам новый начальник становился мрачнее и мрачнее.

Хозяйка, казалось, ничего не замечала. Она по прежнему поливала цветы в саду днем, таская на спине клетку с любимым попугаем, а по ночам все также каталась в лодке по Круглому озеру. Даже чаще, чем раньше. То ли ее мужа закусали тысяченожки, то ли луна на нее нагоняла бессоницу.

В начале лета в южных речных провинциях уже отцветает вишня-сакура, но зато начинают цвести сливы и мелкие яблочки-«японки», водоемы наполняются дождевой водой, сбегающей с Цветочных гор, реки бывают набиты икрой форели и лепестками лотоса, а косули приходят пить из источников, полных молодых головастиков; в паху шкура у молодых антилоп становится бархатистой, как щеки у будущих плодов персика или юных кастратов.

Соловьи начинают оглушать своим щелканьем буковые горные рощи, дикие голуби затевают любовные игры в голубых кронах пиний, похожих на плоские облака над горизонтом, что видны с берегов Восточного моря, или на мазки туши, нанесенные искусными художниками, из тех, что остались неизвестными и живут на небе. Голубые сойки вьют гнезда на каштанах, а лазоревые ласточки – под закругленными стрехами пагод горных монастырей. Цапли стоят в черных окнах изумрудных болот и не спешат перекусить бирюзовых лягушек, давая и им насладиться жизнью.

По неизвестным причинам Янь Лин совсем слег, а его жена Цин Инь, наоборот, расцвела, как гранатовое дерево с южной стороны снежной сопки. Ну, неизвестной такая причина бывает только для слепых или глупых, а людей не проведешь! Они шептались, собравшись на кулачных боях или прополке риса, о том, что сёгун не может забыть о цене, заплаченной за свой новый пост. Ерунда, конечно. Скорей всего, Янь Лин страдал от ночных излишеств, которые сам позволял себе в постели: он любил перед сном поесть риса с изюмом и мясной подливкой, заедая все это фигами и запивая вином с корицей. И об этом болтали на рынках и в лавочках, где продают лапшу с моллюском сюнь.