– Брось, девчонки и раньше пропадали, – хмуро отозвалась Гарпия, – не впервой. Небось, волки утащили дурех, нечего за ограду лезть. Дикий край, дикий. А Староверу и так дела до нас нет, зря опасаетесь…

Голоса окончательно затихли за углом коридора.

Я осторожно отлепилась от стены и перевела дыхание. Кажется, я и впрямь не дышала! Спина ныла, ноги болели. И тряпицы промокли от крови, надо сменить. Я беспокойно провела ладонью по каменному полу. Не хватало еще оставить кровавый след, тогда уж проще написать тут аршинными буквами: здесь стояла и подслушивала Ветряна Белогорская. Как раз в качестве прощальной надписи на надгробие сойдет!

Но ничего, камни холодные и сухие. Утром на всякий случай приду проверю со свечкой.

Все еще таясь и вздрагивая, я двинулась по коридору в противоположную от удалившихся преподавательниц сторону.

* * *

До травницы я добралась без происшествий, никого больше не встретив. Честно пыталась по дороге обдумать услышанное, но в голове было пусто и гулко, как в каменных коридорах приюта. Так, потряхивая головой, я и дошла до каморки Данины.

Травница, сухонькая, засушенная, как ее травки, стояла в углу комнатушки и отчетливо хлюпала носом, прижимая к глазам пальцы, желто-коричневые от въевшегося в них сока растений. От моих шагов она вздрогнула, торопливо провела по лицу кончиком головного платка, посмотрела на меня испуганно.

– Ох, Ветряна, это ты… А мне тут в глаз что-то попало.

И засуетилась, бестолково переставляя глиняные ступки на полках.

Я успокаивающе улыбнулась.

– Данина, мне бы мазь какую-нибудь.

– Ох, бедолага, опять под хлыст попала? Лютует мистрис Карислава, лютует! Да ты ложись, деточка, на кушетку, ложись. Вот так. Ох, ты ж Пресветлая Мать, что ж делается-то? Совсем тебя, бедняжку, исполосовали, места живого же нет! Это что ж делается? Ведь девка же, не страдник вольховский, а вот же…

Причитая, Данина уложила меня на кушетку, размотала присохшие к ногам тряпицы и стала осторожно промывать мне раны.

– И не заживает совсем! Тебе полежать бы недельку-другую да под хлыст не попадать.

Я почти весело рассмеялась. Полежать недельку – это Данина хорошо придумала! Только кто ж мне позволит? Отдыхать на узкой кушетке было так хорошо, что я почти не морщилась, когда травница стала мазать мне ноги чем-то густым и вонючим.

– Вот так, девочка, вот так… Полегче-то будет. Эх, Ветряна, бедолажная ты! Вот подружка твоя, Ксеня, до чего ладная! И крепкая, как лошадка, и резвая, как коза! А ты ж чего такая доходяжная-то? Одуванчик горный, дунь – разлетишься, глянь – подломишься. Хотя все вы тут… горюны-горюны, сиротинушки… Эх, долюшка!

Под уютное ее бормотание я закрыла глаза. Снова невыносимо потянуло в сон, но я заставила себя встряхнуться, села, поправляя юбку. Старая кушетка натужно заскрипела.

Я любила бывать в каморке Данины. В маленьком помещении было куда уютнее наших спален. Здесь остро пахло корешками и травами, пучки которых висели под потолком на деревянных балках. На грубо сколоченном столе глиняные и каменные ступки, шлифовальные круги, мотки чистых тряпиц и склянки с настойками. В углу резной добротный шкаф, на кривых ножках и с большим навесным замком.

В детстве каморка Данины казалась нам волшебным местом, а сама травница – чаровницей. Находились даже те, кто утверждал, что она ни много ни мало – фея и под коричневым линялым кожухом прячет настоящие слюдяные крылышки. А ее шкаф был для нас хранилищем невероятных тайн и чудес. Мы наперебой придумывали, что если бы довелось в него заглянуть, мы нашли бы там дверь в сказочную Варению, или сундук с драгоценностями, или, на худой конец, рог единорога, который, всем известно, раз и навсегда делает своего обладателя счастливым.

Ночью, сбившись в кучку и укрывшись одеялами, мы шепотом, чтобы не услышала Гарпия, строили предположения одно другого чудеснее и нелепее по поводу содержимого волшебного шкафа. Ксеня традиционно настаивала на сокровищах и с упоением мечтала, на что потратит несметные богатства, когда удастся ими завладеть. Правда, в основном получалось у нее, что она накупит много булок, сладких пирожков с кленовым сиропом и засахаренных ягод. Ну и ботинки новые. И пуховое одеяло. Хотя нет, одеяло нельзя – отберут. Так что дальше вкуснятин фантазия практичной подруги не распространялась.

Я же грезила о тайной дверце, за которой начинается сказочная страна Варения, где живут волшебные существа – единороги и драконы, где всегда лето и есть маленький домик, в котором меня ждут…

Таинственный шкаф занимал наши мысли вплоть до того дня, когда мы в очередной раз с разбитыми коленками приковыляли к травнице и не застали ее на месте.

Зато застали шкаф, и – о чудо! – большой ржавый замок на нем висел, лишь цепляясь своим крюком за одно из полуколец. Шкаф был открыт!

С благоговением, которое так и не смог вбить в нас Аристарх по отношению к святым старцам Ордена, и любопытством, которое кошкам и не снилось, мы потянули на себя дверцу, приседая в ужасе от натужного скрипа, и…

И ничего. Ничего в том шкафу интересного конечно же не было. Были чуть пыльные полки, заставленные пустыми и полными склянками, мотки бечевки, ивовая корзина с шишками, желудями и ветками, тряпицы, старые чесаные унты, в которых Данина ходила зимой, а также початая и тщательно заткнутая свернутой тряпкой бутыль кислого деревенского вина.

Еще год мы с Ксеней переживали жестокое разочарование и даже чувствовали себя обманутыми, словно Данина специально заколдовала шкаф и оставила его открытым!

Я улыбнулась, вспомнив все это. Травница, уставшая пожилая женщина, проворно сматывала грязные тряпицы и кидала их в ведро для кипячения. Только глупые приютские девчонки могли возомнить ее феей.

– Данина, я еще хотела попросить у тебя какую-нибудь настойку для бодрости. Понимаешь, выпускной год, задают много, а меня в сон клонит. На погоду, наверное. Может, есть что-нибудь? Такое, чтобы спать… не хотелось?

– Ветряна, деточка, да куда ж тебе не спать? – Данина, как квочка крыльями, всплеснула руками. – И так одни глаза остались, в чем только душа держится?

Я пожала плечами, просительно глядя на травницу.

– Ладно, сделаю, – проворчала та, – ух, эти послушницы, все учать и учать… А чего учать? Непонятно.

Она сноровисто расставила на столе плошки с травками и принялась смешивать их в ступе, продолжая ворчать.

– Учать и учать, сколько можно-то? Прям как Данилка мой, тоже все над книжками сидит, в знахари решил податься. Лучше б к кожевнику в подмастерья пошел, всегда медяшка в руках будет! Так нет же, уперся – в знахари! И не спит ночами, все над лечебниками своими сидит! Сделаю настойку как для него, бодрую!

Упоминание сына Данилки словно высветлило изнутри коричневое сухое лицо травницы, и оно помолодело, разгладилось. И в ворчливой ее ругани все же сквозила гордость за мальчишку, вот, мол, какой – решил и сделает!