– Да, ты же знаешь, он всегда поступает благоразумно. Правда, что касается женщин…

– А как ты относишься к мистеру О’Коннору? – спросила Лалла, следуя за подругой.

– К Тодду? По-моему, это замечательный человек, если такое определение вообще может подходить к этим розовощеким ирландцам.

– Как я понимаю, он не в твоем вкусе?

– Прошу вас, мисс Хантер, оставьте эти ненужные расспросы! Он всегда безупречно внимателен ко мне, но я не испытываю к этому человеку никакого влечения. Мне кажется, что его услужливость – скорее дань уважения ко мне как к родной сестре его хозяина, но не как к предмету обожания! Просто Тодд хорошо знает, чей хлеб ест. – Дейзи равнодушно пожала плечами.

Лалле показалось, что подруга что-то недоговаривает, но решила больше ни о чем не расспрашивать. Между тем они достигли «комнаты Морриса».

– Ну вот мы и пришли, – остановилась Дейзи, распахивая перед гостьей двери. – Надеюсь, тебе понравится.

Спальня понравилась Лалле сразу же. Действительно, Дейзи сотворила с этой мрачной комнатой настоящее чудо: вместо прежней темной краски на стенах появились прекрасные обои, с разбросанными на серебристо-зеленом фоне цветами, сделанные на хорошей английской бумаге от Уильяма Морриса. Вот почему Дейзи так называла эту спальню. Большая кровать, бюро и платяной шкаф из дорогого кленового дерева бледно-желтого цвета наполняли комнату светом и простором.

Лалла вошла в спальню и оглянулась на подругу:

– Ах, Дейзи! Какая прелесть! Я чувствую себя здесь как дома в Париже.

– Я знала, что тебе понравится, – ответила та и, услышав шаги за дверью, добавила: – А вот и твой багаж. – Когда лакей поставил чемоданы и удалился, Дейзи продолжила: – Пока ты живешь у нас, тебе будет прислуживать служанка Биртни. Сейчас я распоряжусь, чтобы она помогла распаковать багаж. – Дейзи сладко зевнула. – А мне что-то захотелось немного вздремнуть. Извини. Если хочешь, прогуляйся пока по дому. Увидимся за обедом.

Оставшись одна в комнате, Лалла подошла к окну и взглянула вниз. Окна «комнаты Морриса» выходили на фасад, и поэтому перед взором девушки раскинулись зеленая лужайка, сад и длинные дорожки, тянувшиеся вниз к реке. Вдали зеленели невысокие холмы.

Неожиданно ее внимание привлекло движение перед домом. Она увидела красивого черного длинноногого жеребца, грациозно скачущего легким галопом по лужайке. В седле восседал Грей.

Лалла попыталась скрыться за занавесками, но опоздала. Он заметил ее и придержал жеребца: в его глазах сверкнула злоба. Грей спешился и слегка потрепал лошадь по холке. Жеребец, почувствовав ослабевшие поводья, принялся недовольно фыркать и бить копытом, словно обидевшись на хозяина за скорое прекращение прогулки.

В это время опять поднялся сильный ветер, небо почернело. И хоть в доме было тепло, Лалла ощутила, как холод сковал ее тело. Но отнюдь не угрюмая погода была тому причиной. Этот человек, похоже, еще поиздевается над ней.

«О Господи, я должна была это предвидеть. И вообще не следовало мне приезжать в Дикие Ветры», – подумала она с ужасом.

Держа жеребца в поводу, Грей направился к конюшням. Лалла в задумчивости стояла у окна. Сердце девушки бешено колотилось. Неожиданно громкий стук в дверь отвлек ее – это была Биртни с подносом в руках. Лалла быстро расправилась с ленчем, состоявшим из кусочка холодной курицы, фруктов и сыра. Служанка прибрала и, взяв пустой поднос, молча вышла из комнаты, гремя башмаками, которые показались Лалле чересчур высокими и неуклюжими.

Оставшись одна в спальне, девушка залпом выпила чашку остывшего чая и потерла пальцами виски – голова буквально раскалывалась от боли. Снова поднялся сильный ветер, зловеще качая верхушки деревьев. Сильные ветры, такие частые в этих местах, когда-то и дали название дому и поместью. Лалла вдруг подумала, что этот неприветливый летний день, такой сумеречный и дождливый, гнетет ее, тая в себе какую-то угрозу, и постепенно сводит с ума. Любила ли это место Джейн? Нравился ли ей этот неутихающий ветер?

Снова раздались раскаты грома, и небо будто раскололось на несколько частей. Лалла вздрогнула. Из черной тучи опять полились на землю потоки дождя. Капли угрожающе стучали в оконные стекла. Почувствовав, что не может больше оставаться в комнате, Лалла отправилась бродить по старому дому. Первой комнатой, куда она заглянула, был музыкальный салон. Со времени ее последнего приезда в Дикие Ветры комната изменилась. На стене висел большой портрет жены Грея. Странно, что для картины не нашлось более достойного места – например, в гостиной над камином. Она подошла поближе, чтобы изучить портрет. Лалла не стала даже утруждать себя поисками подписи художника в правом нижнем углу – она знала, что Грей никогда в жизни не стал бы приглашать для увековечивания образа жены известного мастера.

Она взглянула на женщину, изображенную на картине, и усмехнулась: кажется, художник плохо владел своим мастерством. Лицо Джейн получилось совершенно неинтересным. Верно, природа не наградила ее ни красотой, ни блеском, ни грациозностью. Молодая леди была изображена стоящей у маленького столика, одетой в бальное муслиновое платье ярко-малинового цвета, которое придавало ее и без того бледному лицу какой-то болезненный оттенок.

Лалла подумала, что платье подобрано неудачно, но что касается прекрасных изумрудов и бриллиантов на ее тонкой шее… Кажется, это ожерелье в семье Четвинов называли «Огненный изумруд».

«Огненный изумруд». Лалла припомнила старую семейную легенду о том, как отец Грея и Дейзи потратил около полумиллиона долларов на приобретение пятнадцати драгоценных, без единого изъяна камней, подаренных им впоследствии своей любимой жене, которая умерла от воспаления легких десять лет назад. Тогда он отнес камни на Пятую авеню к Тиффани, чтобы мастер составил ожерелье, которому он дал красивое и таинственное название – «Огненный изумруд». Он приказал поместить в центре большой камень цвета морской волны, переливавшийся словно освещенное огнями море. Мистер Четвин завещал передавать это великолепное ожерелье по наследству от поколения к поколению, преподнося в качестве свадебного подарка невесте старшего сына. Если бы Лалла вышла замуж за Грея, оно украшало бы ее шею до тех пор, пока ее старший сын не выбрал бы себе невесту. Но увы, этого не произошло.

Занятая своими мыслями, Лалла не услышала мягких шагов по коридору и обернулась только тогда, когда почувствовала на себе чей-то взгляд. На пороге музыкальной комнаты стоял Грей.

Он был не слишком высок ростом – чуть меньше шести футов, – но теперь показался ей таким огромным, что, увидев его перед собой, Лалла почему-то захотела спрятаться. Она постаралась не выказывать своего страха, однако девушке все же было не по себе: сердце буквально вырывалось из груди от сознания того, что они находились в комнате одни, без посторонних.

Грей недобро усмехнулся, скривив рот и обнажив ровные белые зубы. Увидев его злорадную ухмылку, Лалла почувствовала бессильную ярость и негодование.