Переваривала сначала, потом выдохнула, не выдерживая, снова поворачиваясь к нему, поднимаясь на локтях, глядя в лицо…

— Я хотела, чтобы ты меня не трогал. Я хотела, чтобы ты испарился. Я хотела, чтобы ты сдох в какой-нибудь канаве, а я даже не узнала. Я не просила привозить меня в этот говнодом. Не просила портить документы. Забирать, нахрен, телефон. Это точно я в пленницу играю? Ты кем себя возомнил вообще?

Наверное, впервые за прожитые в этом доме две недели, Агата позволила себе разом вывалить на Костю столько возмущения и столько текста. Потому что очень устала. И очень хотела свернуть с разговора о шраме. Посрать уже на шрам. Пусть будет. Это сейчас меньшая из её проблем.

Тем более, что сдавать анализы, если их результаты донесут до… Мужа… Она не станет. А их ведь донесут…

Борьба взглядов длилась не меньше минуты.

Агата смотрела яростно. Костя — убийственно спокойно. Он был зол — потому что по скулам волнами желваки. Но Агате это только удовольствие доставляло. Плохо должно быть обоим. Чем хуже ему — тем быстрее психанет. Как — уже не столь важно.

— Я помню, как ты рыдала, Агата… И ты тоже это помнишь…

Костя же внезапно ударил по самому больному — по той слабости, за которую Агата сама себя не могла простить. Что не сдержала слезы, не смогла толком выгнать. И пусть Костя прав — они наверняка были очень красноречивыми, но это не отменяет тот факт, что предателей прощать нельзя. Тем более, нельзя расслабляться рядом с беспредельщиками.

— Я рыдала, потому что видеть тебя не хотела. Ты всё испортил. Ты меня предал. Я просила очень мало. Но и это для тебя оказалось слишком сложно. Я тебя ненавижу. И не прощу никогда.

— Я не был с Полиной. Говорил уже. И не раз.

Костя повторил то, что действительно звучало в стенах этой спальни уже не единожды. Но Агата всегда реагировала одинаково — фыркала, кривилась, а потом иногда смеялась, иногда начинала плеваться желчью еще сильнее.

Потому что в грудной клетке каждый раз пожар. Лучше злиться, что считает тебя конченной дурой, способной в такое поверить, чем страдать из-за глупого желания, чтобы сказанное им было пусть нелепой, но правдой.

Ведь ему нельзя верить. Больше ни за что нельзя…

— Мне посрать, с кем ты был, а с кем не был. Со мной ты больше не будешь. Хоть до старости держи — ничего не получишь.

— Проверим…

Агата надеялась, что её слова Костю заденут, он же только плечами передернул. Взял телефон, положил в карман брюк, пошел в сторону двери…

Снова победитель. Хозяин, сука, жизни.

И в принципе. И её жизни тоже.

И поверх сжимающего горло гнева, девятым валом накрыло страхом… Отчаянным и сильным.

— Кость…

Агата окликнула мужчину шепотом, когда он успел приоткрыть дверь. застыл, повернул голову, кивнул, ожидая…

— Отпусти меня, пожалуйста. Мне очень плохо здесь. Я не могу здесь. Мне страшно. Я хочу домой. Пожалуйста…

Девушка ещё ни разу не опускалась до просьбы. Наверное, потому что боялась, что получив отказ на неё — просьбу — просто не вынесет. Но ей действительно становилось с каждым днем всё хуже. И чем это закончится — Агата просто не знала.

Костя не спешил отвечать. Долго смотрел, задумчиво, спокойно, уже не так, как придя за ней. Он вообще будто успокоился с тех пор. Будто самого важного добился. Остальное — нюансы.

— Нет, Агата. Прости. Ты в безопасности. Остальное решаемо.

— Я хочу быть в безопасности от тебя… — Агата и сама не знала толком, зачем говорит. Потому что в душе мертвела последняя надежда. В нём нет к ней жалости. К сожалению, нет.

— Когда ты в безопасности от меня, мне слишком плохо. Мы пробовали. Мне не понравилось.

Костя сказал, соскочил взглядом с её лица, снова отвернулся, открыл наконец-то дверь, вышел в коридор, оттуда по ступенькам вниз…

Явно не собирался ни объясняться, ни облегчать её участь.

* * *

Костя снова ушел, Агата снова злилась. Прокручивала в голове утренний разговор и каждый раз практически доходила до состояния кипения. В итоге не выдержала: схватила с тумбы часы — разбила о пол, представляя, что запускает… В мужа.

Смотрела потом долго под ноги, на разлетевшиеся осколки, понимала, что дышит глубоко и яростно…Пожалела почти сразу, опустилась на кровать, закрыла лицо руками, попыталась успокоиться, с собой же договориться, что в последнее время было довольно сложно…

Агату бесило, что даже эмоциями собственными она управлять не может. Вечный скачки. Вечные слезы. Иногда казалось, что мозги начинают плавиться. Теряется острота и скорость. Она меняется…

Костин ребенок растет и ведет себя четко, как папашка — подстраивает окружающую среду под себя. А окружающая среда для обоих — это она.

Ребенку удобно, чтобы она была туповатой, неподвижной, плаксивой, льнущей к папашке. Именно в эту сторону он её и склоняет. В принципе, Костю устраивает тот же расклад. Просто он еще не знает, что у него есть союзник.

Но обоим нужно сопротивляться, Агата понимала. С каждым днем это становилось делать всё сложнее. И с каждым днем это было всё более важным.

Ей как-то нужно было уйти из этого дома. Как-то нужно было избавиться от беременности. А потом бежать, сверкая пятками, подальше от этого самовлюбленного психа.

Которому не понравилось без неё. Который будто в упор не видит, что он сам виноват в том, как всё случилось. В том, что ничего не получится больше. Разлетелось, как часы.

* * *

Как Костя и анонсировал, ближе к обеду в дом приехал Гаврила.

Первой караулившая у окна в Костиной спальне Агата увидела машину, для которой специально открыли ворота. Потом и самого вышедшего из нее мужчину в костюме.

Гаврила пожал руку кому-то из подошедших служащих. Дальше они вместе двинулись в сторону дома, переговариваясь. А Агата поняла — нужно настроиться.

Он приехал поговорить с ней.

И пусть она не надеялась, что хоть кто-то из окружения Гордеева может стать ее союзником, но лютых врагов наживать ей тоже нельзя.

В моменты, когда не крыло из-за поведения, слов, действий, присутствия Кости, в Агате снова включался режим наблюдателя. Ей страшно было передвигаться по дому, наполненному незнакомыми людьми, но и позволять себе совершенно забить на изучение обстановки Агата не могла.

Парадоксально, но ненавистная спальня стала для нее одновременно тюрьмой и вынужденным островом условной безопасности. Во всяком случае, Агата пыталась себя же в этом убедить. Ведь забиться в угол и выть — не выход. А обозначив «свою» территорию, стало немного легче. Приблизительно так же когда-то сработало с квартирой. И пусть это была далеко не она, но хотя бы чувство, что летишь в пропасть в режиме двадцать четыре на семь, угасало.