Иляна осталась со своей матерью в городе. Мать по-прежнему работает на железной дороге. Большинство министерств, госпиталей, школ и других учреждений успели эвакуироваться в Бэрэган, Банат и Ардял. Но сейчас железнодорожное сообщение с Северного вокзала прервано. Тысячи людей, оставшихся без крова, уходят под вечер за город, в поле, таща на спине подушки и одеяла. Там они ночуют. Другие бесконечной вереницей с чемоданами, узлами, с детскими колясками тянутся по направлению к Китиле. Оттуда уходят два поезда в день, но куда идут эти поезда — никто не знает.

Отец эвакуировался с Бухарестским авиазаводом в Блаж. Туда же уехала и мама. Я о них ничего не знаю. Почта не работает.

Вечерами Иляна как настоящая хозяйка составляет меню на следующий день.

Продуктов не хватает. Вот уже целый месяц мы пьем по утрам горький отвар из жженого ячменя. О хлебе и не мечтаем. Как-то солдаты нашли среди разрушенных бомбами вагонов в Трияже несколько мешков кукурузной муки. Это нас поддержало некоторое время.

Младший лейтенант Сасу нашел в подвале господина министра около сотни бутылок шампанского и перетащил их к себе в комнату. Однажды вечером, когда Сасу, как всегда, был вдребезги пьян, Роман привел в палатку какого-то человека. Вместо одной ноги у него был протез. Роман представил его как своего двоюродного брата. Человек уселся посреди палатки и сочувственно произнес:

— Плохи ваши дела, братцы, а?

Что тут скажешь? Мы и сами знали, что дела наши действительно неважные.

— Видите, у меня нет ноги. Я потерял ее три года назад, в Одессе. Чего нам там было нужно — не знаю. Одесса опять у русских. А сколько наших молодых парней погибло неизвестно за что! Их трупами усеян путь от самой Волги.

Иляна тоже зашла в палатку. Она уселась рядом со мной и смотрела на меня так, будто мы не виделись бог знает сколько времени.

До глубокой ночи брат Романа рассказывал нам, что ему пришлось пережить на Восточном фронте. Немцы бросили его, раненного, на поле боя — они подбирали только своих. Он потерял много крови, когда его спас один из наших. Два года он провалялся по госпиталям. Потом его выписали с деревяшкой вместо ноги.

Перед нашими глазами вставали события гораздо страшнее и трагичнее, чем те, что мы пережили здесь, в Джулештях, на батарее. А пришелец все говорил и говорил… Глаза его горели, как угли, слова хлестали и жгли.

«…А когда я вернулся домой, что дали мне господа? Возможность просить милостыню. Они мне повесили на грудь железки, чтобы я их носил и гордился, но разве ими будешь сыт! Вот мы едим дохлятину, а у немцев в двух шагах от нас целые склады продовольствия. У них сотни вагонов сахара, миллионы банок консервов, и все это наше, румынское. Дали им это не вы и не я, а антонески и моцяны, которые нажили миллионы. А откуда они все это взяли? Украли, украли то, что заработано нашим горбом. Они продали страну, они продали горы и реки, но нас, братья, продать нельзя. И теперь, черт возьми, они нам ответят за все. Недолго еще им удастся обманывать нас…»

Я перестал что-либо понимать. Так, значит, все, что нам вдалбливали в головы, неправда? Погибшие герои, выходит, вовсе не герои? А по радио нам все время кричат о доблести, о героизме, о гении маршала Антонеску, о мудром короле — «первом солдате страны», об отечестве и румынской нации… За что же мы страдаем, умираем, во имя чего воюем?

Гость встал. Роман хотел дать ему кусок мамалыги и котелок похлебки, но он отказался:

— Вам и так не хватает… А вскоре понадобятся все ваши силы, чтобы разбить врага.

И, волоча ногу, он вышел вместе с Романом. Иляна тоже встала и пошла за ними, даже не попрощавшись со мною. Я увидел в щель палатки, как она взяла капрала за руку и все трое скрылись во тьме.

Будто змея ужалила меня в сердце. Ведь меня она никогда не брала за руку. А я так часто мечтал об этом! Я не сомкнул глаз всю ночь. Я ждал Романа, но он не вернулся. Мне казалось, я вижу, как Роман сжимает ее в своих объятиях, целует, ласкает… Я гнал от себя эти ревнивые мысли, но они упрямо лезли мне в голову.

Да, брат Романа был прав. Кругом ложь. Меня обманывает Антонеску, мне лжет радио, газеты, песни, теперь меня обманывает и Иляна. Иляна! Но разве она меня обманула? Ведь мы с ней только друзья детства. Я никогда не осмеливался даже намекнуть ей о своем чувстве. Правда, я посвящал ей стихи, но о них не знает никто, кроме меня.

Роман вернулся незадолго до подъема. Вид у него был усталый, под глазами легли темные круги. Он молча вошел в палатку, снял ремень с пистолетом, взял зеркало, мыло, бритву, вышел, посвистывая, сел около орудия и стал бриться. Я наблюдал за ним исподтишка. Что же в нем нашла Иляна? Подумать только, они пробыли вдвоем до утра! Как она могла терпеть его колючую бороду? Наивная, юная школьница и женатый солдат! А может быть, она и не знает, что у Романа есть жена?

На следующий день Иляна не пришла. Обед показался мне горьким. К картофельной похлебке я даже не притронулся.

Иляна не пришла и на третий, и на четвертый день.

Сасу спросил нас, что с ней случилось. Роман ответил, что она поступила работать на железную дорогу.

— Жаль, — усмехнулся Сасу. — Лучше бы я ей сам платил. Она могла бы пригодиться не только для кухни… Миленькая девчонка… — И Сасу разочарованно прищелкнул языком, будто речь шла о бутылке хорошего вина. Мне хотелось дать ему по морде: как он смеет говорить так об Иляне!

Роман уходил теперь каждый вечер после отбоя и возвращался перед самым подъемом. Все думали, что его отпускают ночевать домой к жене в Бэнясу. Он уходил в девять вечера и возвращался в пять утра. По крайней мере два часа капрал должен бы тратить на дорогу до дому: ведь трамваи ходили только в центре, да и то редко. «Из восьми часов он четыре — в дороге; счастливая жена у Романа», — рассуждали ребята. Капрал спал после обеда часа по три. В это время младшему лейтенанту было не до батареи — к нему приходила его постоянная гостья — мамзель Лили. О ночных похождениях Романа Сасу ничего не было известно. И только я один знал, что Роман не всегда ходит домой.

Однажды ночью, когда капрал ушел с батареи, я пробрался через сад к полотну железной дороги, а потом повернул на улицу Фрасин. Роман был уже там и стоял против дома, где жила теперь Иляна. Я спрятался за большой акацией. Роман ходил как ни в чем не бывало и посвистывал. Вскоре появилась Иляна. Они огляделись по сторонам и пошли рядом в сторону железнодорожных мастерских.

Наконец я увидел их вместе своими собственными глазами. Теперь мне все стало ясно.

Я повернул назад, к батарее. Колени дрожали, ноги заплетались, как у пьяного, в ушах звенело.

На душе было нестерпимо тяжело. «Да, все лгут: и Антонеску, и радио, и Иляна!… Но тогда где же правда? И что такое правда на этом свете? Правда только то, что мы глупцы, всю жизнь пресмыкаемся и гибнем, сами не зная за что…»

— Стой, кто идет?

От неожиданности я вздрогнул. Я шел по тропинке и наткнулся прямо на часового. Узнав меня, он быстро зашептал: