Я снова вспомнил отца. То же самое он говорил маме: «Всюду, где есть несчастные люди, есть и ростки справедливости, правды».

Спать я не мог. Перед глазами стоял образ отца. Значит, он знал правду уже давно. Он боролся за нее.

Рядом со мной кто-то зашевелился.

— Ты что, не спишь, Тудор?

Я вздрогнул. Неужели я говорил вслух?! Я узнал голос Илиуца, дальномерщика.

— Нет, никак не могу уснуть.

— А-а-а, — зевнул Илиуц, повернулся на другой бок и захрапел.

Я облегченно вздохнул. И опять мысли об отце овладели мной. Мать, каково ей было бедной! Ведь она знала, какие опасности подстерегали отца все эти годы. Почему же мне об этом ничего не говорили, почему я не узнал об этом раньше? Но как они могли рассказать об этом мне, мальчишке, совсем не знающему жизни. Что я делал?! Гонял мяч на пустыре да писал тайком стишки Иляне (с третьего класса гимназии мы все писали стихи — это было в моде) и без конца мечтал… То я плавал на подводной лодке «Доке» на Черном море, то участвовал в операциях гангстеров Аль Капоне. Глупые мечты… А кроме этого? Ничего! Что я делал до сегодняшнего дня? Был писарем на кирпичном заводе «Лэптару и К°» и не сумел даже кончить гимназию, в то время как отец, Иляна, капрал Роман и многие другие жили, твердо зная, в чем правда жизни, и боролись за нее.

Ах, отец, почему ты все время считал меня ребенком?

Он был такой, как десять лет назад. Мы с Иляной, взяв его за руки, идем к мастерским на улице Табла Буций. Отец там работал. У проходной он целует нас и дает деньги, чтобы мы купили конфет. Он хочет что-то еще сказать, но сирена торопит и зовет его. Ох и сильно же она воет, эта сирена! Как будто что-то испортилось, и ее не могут выключить. «Почему ты ее не остановишь, Василе Роайтэ?»[6]— кричит отец, стоя у ворот. И тысячи рабочих, которые тотчас собрались во дворе, кричат вместе с ним: «Василе Роайтэ, где ты, Василе Роайтэ?» Мы с Иляной, зажав в руках несколько монеток, бежим по улице, чтобы купить леденцов. А сирена все воет…

Тут я проснулся. Роман изо всех сил тряс меня, пытаясь разбудить. Солдаты торопливо одевались, не глядя совали ноги в ботинки и уже на ходу надевали каски. Опять учебная тревога! Я быстро вскочил. Жутко выли десятки сирен Гривицы, Трияжа, депо, Реджии, Китилы, станции Бухарест-товарная и Северного вокзала. Где-то вдалеке ухала артиллерия — то было вступление к мрачной симфонии.

Не успели мы подбежать к орудиям, как прямо над нами совсем низко и на больших скоростях пронеслись истребители. Это были американские «лайтнинги», развивающие скорость до 500 километров в час. Я узнал их по двойному фюзеляжу.

Они появились над Бухарестом внезапно. В то время еще не было усовершенствованных установок обнаружения, и поэтому их не перехватили на границе.

Американские самолеты вылетали из итальянского города Фоджа и шли через Адриатическое море, поднимаясь на высоту 8000 метров. На этой высоте они беспрепятственно пролетали над Югославией, пересекали румынскую границу и бесшумно, приглушив моторы, подкрадывались к намеченной цели. Но на этот раз они снизились, не долетев 60 километров до цели. Их обнаружил пост наблюдения в Титу. Только тогда был дан сигнал воздушной тревоги в Бухаресте. Поэтому мы нисколько не удивились, когда под жалобный вой сирен прямо над нами появилось не менее сотни «лайтнингов», обстреливавших нас из пулеметов. Они шли на бреющем полете, и тяжелые зенитные орудия могли вести огонь только наугад. В таких случаях самыми эффективными были малокалиберные автоматические пушки, которые были у нас.

Самолеты прошли над нами, и теперь мы ждали, что они снова вернутся. Наша авиация попала в критическое положение. Базирующиеся на аэродроме Китилы истребители не успели подняться в воздух и не могли вступить в бой, так как у американских самолетов было преимущество в высоте. Одна из эскадрилий, безрассудно поднявшаяся в воздух, тотчас же была изрешечена пулями и снарядами.

В воздухе оказался только один отряд румынской истребительной авиации из Попешти-Леордени. Самолеты, выполняя обычный учебный полет, летели на высоте тысяча метров. Такое преимущество в высоте дало им возможность атаковать сверху американские самолеты. Для американцев это было большой неожиданностью. Несколько самолетов упало на землю на наших глазах.

Американцы не понимали, откуда идет гибель, и теряли все новые и новые самолеты. И только спустя несколько минут (которые так много значат в воздушном бою!) они смогли наконец вырваться. Но теперь они были рассеяны и стали еще более уязвимы. Некоторым удалось набрать высоту, но тут на помощь истребителям из Попешти-Леордени подоспели самолеты из Пиперы и Ботеней… Я никогда не видел так много акробатически сложных фигур высшего пилотажа. Петли, бочки, перевороты… все это было, как на воздушном параде, а не в бою. Мы наблюдали за боем издалека, и самолеты казались нам серебристыми ласточками, резвящимися в лучах солнца.

Но это была игра со смертью, игра, которая обрывалась после первой же попавшей в цель пулеметной очереди.

Как только начался воздушный бой, тяжелая зенитная артиллерия замолчала: легко было сбить и свои самолеты.

Зато малокалиберные зенитки беспрепятственно обстреливали самолеты противника, оказавшиеся на небольшой высоте.

Вот мы увидели, что один из «лайтнингов» опустился так низко, что едва-едва не задел верхушки Деревьев. Уйдя от преследования, он выжидал удобный момент, чтобы снова вступить в бой.

После первого налета батарея была замаскирована со всей тщательностью. Люди и орудия слились в единое целое в напряженном ожидании.

Залп трех орудий раздался без всякой команды. И три сверкающие молнии встретились в стальном брюхе «лайтнинга». Самолет вздрогнул, словно подбитая на лету птица, и накренился. Мотор начал работать беспорядочно, с перебоями. Самолет уходил от нас, пытаясь набрать высоту, но было ясно, что он вот-вот упадет. Мы затаили дыхание. Зенитная батарея в Котроченях встретила его огнем, и «лайтнинг» снова повернул в нашу сторону. Подпустив его ближе, наша батарея дала еще несколько залпов. Теряя высоту, самолет стал спускаться и приземлился где-то за кирпичным заводом Лэптару. От волнения мы не могли проронить ни слова. Но вот раздался голос сержанта Насты:

— Батарея, слушай мою команду! Сержант Илиуц, вы знаете английский язык, возьмите с собой Тудора и посмотрите, что делает «мистер». Если он жив, тащите его быстро сюда.

Когда мы направились к самолету, из укрытия госпожи Джики появился младший лейтенант Сасу вместе с мамзель Лили. Он был бледен как полотно и нервно курил. Я почувствовал отвращение. Вдобавок ко всему Сасу оказался и трусом.

Мы перебежали с Илиуцем через сад, перепрыгнули через окопы, обогнули печи кирпичного завода и невдалеке увидели уткнувшуюся в землю стальную птицу. Мы старались подойти к самолету незаметно. Нельзя было предугадать, что нас ожидает. «Осторожность — мать мудрости» — вспомнил я латинское изречение, пожалуй единственное, которое сохранилось у меня в памяти после школы.