Разошлись мы поздно, и в ту ночь я долго не мог уснуть. В голову лезли разные мысли. Всё больше, конечно, о предстоящем путешествии, о том, зачем нужен мне этот Старый посёлок и какие-то допотопные кресты. Ну, не странно ли это?

Начнём с того, что и фамилия у меня какая-то странная – Анкудинов. Вроде как не русская, хотя по паспорту значусь русским. Раньше я особо об этом не задумывался, да и над фамилиями других людей головы не ломал: был бы, как говорится, человек хороший. Но однажды девушка Лена, которая мне нравилась, сказала: «Ты не похож на бурята, а фамилия у тебя явно бурятская. Почему?»

Вроде, и вправду не похож: лицо обычное, может, только чуть-чуть скуластое (это от худобы, наверное), серые глаза с лёгким прищуром, вполне русский нос, волосы светлые… В общем, парень как парень, не высокий и не маленький, не качок какой-нибудь, но и не хилый – из тех, на кого женщины смотрят, не смущаясь, не заливаясь краской. Себя я оцениваю вполне трезво, и знаю, что не из породы красавчиков. Обычный. Разве что фамилия такая.

Та Лена училась в университете вместе со мной, была старостой группы. Старательная такая, аккуратная, симпатичная. Был я у неё «хвостиком»: она – в парк, и мне туда же надо, она – в музей, и меня следом несёт какая-то сила… Лена очень любила книги, и потому я тоже часто ходил в библиотеки. Следом за ней, конечно.

Хоть одно счастливое воспоминание осталось благодаря Лене: десятки прекрасных, умных книг я открыл именно там. А Лена? Как-то она призналась: выйдет замуж за хорошего, доброго человека, а в любовь не верит, всё это ерунда, потому что наши чувства – не что иное, как игра гормонов.

– Неправда, – ответил я. – «В твоих объятьях даже смерть желанна! Что честь и слава, что мне целый свет, когда моим томлениям в ответ твоя душа заговорит нежданно…»

– Не заговорит, – усмехнулась Лена. – Ты стихи Ронсара специально наизусть заучил? Чтобы поразить какую-нибудь неопытную девицу в самое сердце…

– Нет, не специально, – смутился я. – Разве можно объяснить чувства одной лишь химией тела?

Мы сидели, касаясь друг друга руками – не специально, просто так получилось: сиденье трамвая было узким, к тому же Лена поставила сбоку полиэтиленовый пакет с книгами, и места осталось совсем мало. Её маленькая ладонь была ни горячей, ни холодной, но её прикосновение заставляло меня сдерживать дыханье.

– А я вон там живу, в десятиэтажном доме с ротондой, видишь? – вдруг сказала она и показала рукой на помпезное здание. – Квартира номер сто сорок шесть. Сегодня родители уехали на дачу, и я осталась одна в трех комнатах, представляешь?

Я что-то такое угукнул в ответ, совершенно не понимая, на что она намекает. А трамвай как раз делал замысловатый крюк, проплывая мимо её дома, чтобы через минуту-другую остановиться чуть наискосок от него.

– Тебе не скучно в общежитии? – спросила Лена, вставая с сиденья. Пакет с книгами она почему-то не спешила подхватывать.

– Да нет, – ответил я. – Нормально!

– Может, поможешь мне? – она кивнула на пакет.

Я, всё ещё ничего не понимая, взял пакет, донёс его до дверей и, когда они распахнулись, сунул его в руки Лене:

– Пока!

– Анкудинов, ты что? – Лена удивлённо вскинула на меня глаза, пожала плечами и, засмеявшись, соскочила с подножки. – Совсем ничего не понимаешь?

Но двери уже закрылись, и мне пришлось проехать остановку, пересесть на трамвай, идущий в обратную сторону, выскочить на Лениной остановке и, сломя голову, броситься к подъезду её дома. Но сколько я ни давал на звонок квартиры номер сто сорок шесть, даже малейшего шороха за дверями не услышал.

– А! Это ты? – услышал я за спиной. – Я за хлебом и кефиром в гастроном заходила. Любишь кефир на ночь, Анкудинов?

Лена насмешливо вздохнула и, открыв массивную дубовую дверь, пропустила меня вперед. Я хотел её обнять, но она спокойно перехватила мою руку и опустила её вниз:

– Спокойно, Игорь. Не сейчас. Сначала мы поужинаем…

То, что называется любовью, случилось часа через два, когда, наскоро перекусив и посмотрев программу новостей по ОРТ, Лена поставила на проигрыватель пластинку Эдит Пиаф: «Я ни о чём не жалею…»

Мне казалось, что она старательно репетирует задание или отрабатывает выученные накануне правила – всё делалось как-то слишком методично, правильно, несуетливо. Но я слишком долго ждал этого момента, и потому, наверное, был чересчур страстен.

– Не только мужчине, но и женщине иногда просто нужна разрядка, – сказала Лена и похлопала меня по спине прохладной ладошкой. – А любовь тут ни при чём, Анкудинов. Но разве тебе от этого было плохо?

Плохо мне не было, но и хорошо – тоже. Тогда я ещё не отделял любовь от секса, и мне казалось, что это одно и то же. Лена была той первой женщиной, которая меня в этом разубедила.

На четвёртом курсе она вышла замуж за высокого красивого курсанта мореходного училища. Почти сразу после защиты диплома она родила сына, потом у них появилась квартира, а в ней – обстановка «на уровне», и какая-то навороченная машина-«японка» тоже появилась, и дача в районе Сад-города…

Как-то я был во Владивостоке, и Лена случайно встретилась мне на Океанском проспекте. Шла с вертлявой Нинкой Шпаковой, тоже нашей бывшей однокурсницей. Ну, затащила к себе – чаю попить, «за жизнь» поболтать. Сначала – ничего: почаёвничали, поговорили, а потом я вдруг обнаружил, что сижу в кресле, на которое наброшен китель её мужа – конечно, он и раньше висел на спинке, но заметил я его не сразу. И отчего-то не по себе мне стало: сижу на его кресле, попиваю чаёк, может быть, из той самой чашки, которой пользуется он, листаю книгу, которую читал он, разговариваю с его законной супругой, которую когда-то обнимал не совсем платоническим образом, ну и так далее.

Лена, наверное, так и не поняла, отчего я смутился, заспешил и буквально выскочил за дверь. «Анкудинов, ты как был диковатым, таким и остался, – изумлённо сказала она мне вслед. – Ей-Богу, в тебе степная кровь…»

Не знаю. Может быть.

Я так и не рассказал Лене, как, сидя за её спиной в читалке, листал однажды какую-то книгу о Семёне Дежнёве. Мне было всё равно, что читать – лишь бы рядом с ней находиться. В той книге описывалось историческое плавание этого первопроходца, которое началось 20 июня 1648 года. В путь отправилось семь кочей. Так назывались отличные для своего времени мореходные килевые суда. Они ходили под парусами и поднимали до двух тысяч пудов груза! На такой посудине с десятью-пятнадцатью мореходами можно было перевезти тридцать-сорок пассажиров. Вот как!

Особенно меня заинтересовал такой факт: одним из тех кочей командовал Герасим Анкудинов. Из девяноста участников плавания тридцать находились на его судне. Этот Герасим, вроде бы, не отличался порядочностью. Хотел встать во главе экспедиции и потому подал в Нижнеколымский приказ челобитную о том, что обязуется добыть прибыли больше, чем обещали Дежнёв и Федот Попов – второй руководитель того похода. Может, он, честолюбец, и вправду нехорошо поступил. И сейчас иные из кожи вон лезут, чтобы перед начальством выслужиться. Однако просьбу Анкудинова не уважили. Хотя и был он смелым, бывалым и волевым человеком.