– Какая ерунда? – Зубарев плеснул себе еще водки, прислушался.

– Всякая, – отмахнулся санитар и потянулся за бутылкой. – Тут у меня специально на тот случай музыка припасена.

Словно в подтверждение его слов проигрыватель прокашлялся и разразился барабанным боем. Зубарев вздрогнул, расплескал водку, испуганно втянул голову в плечи.

– Торкает? – довольный произведенным эффектом, Франкенштейн расплылся в улыбке и прибавил звук. – Это особенная музыка. Кто говорит, этническая, кто – трансовая. Но бодрит, зараза, бодрит…

Музыка и в самом деле бодрила – тут Монгол был вынужден с санитаром согласиться. Дробный перестук барабанов, шуршание трещотки, позвякивание шаманского бубна и глубокий женский голос, поющий-бормочущий что-то непонятное, но завораживающее. Однажды на одной из узкоспециализированных рокерских сходок он уже слышал подобное и даже знал, кто исполнитель.

Группа называлась одновременно незатейливо и веско – «Тотем» – и состояла из трех молоденьких девчонок. Девчонки эти все в тех же узкоспециализированных кругах считались самородками и подавали большие надежды. Особенно одна. Монгол забыл ее имя, запомнив только, что девочка выглядела довольно заурядно, на матерую рокершу совсем не походила. Ни тебе килограммов металлолома, ни привычной для андеграунда расхристанности и стремления к ненавистному всякому нормальному мужику унисексу. Свитерочек в обтяжку, узкие брючки, до блеска начищенные ботиночки, короткие волосы, чисто вымытые, аккуратно уложенные. На личике минимум косметики. Во всяком случае, оттуда, где он сидел – а место ему досталось почти у самой сцены, – не было видно ничего экстраординарного. Одним словом – девочка-студентка, непонятно каким чудом забредшая на закрытую рокерскую тусовку.

Так казалось до тех пор, пока барышня не уселась за барабанную установку. Сначала ничего особенного на сцене не происходило, Монгол даже немного заскучал, а потом как-то незаметно обычная композиция превратилась в таинство – по-другому и не назовешь, – а девочка-студентка в неистовую вакханку. Нет, пожалуй, вакханка – это из другой оперы. В данном случае опера была с явными африканскими мотивами и попахивала не вакханалией, а старыми как мир и такими же загадочными шаманскими ритуалами.

Влад Ворон, друг и музыкант со стажем, который и притащил Монгола на концерт юных дарований, тогда едва не прослезился от умиления, а в конце выступления, позабыв о своем звездном статусе, бросился к барышням выказывать свое восхищение. Причем львиная доля восхищения досталась именно барабанщице. Монгол видел, как девочка заливается краской, испуганно одергивает свой и без того до безобразия целомудренный свитерок и смущенно опускает очи долу. Уже потом Ворон рассказал, что пытался уговорить шаманку-барабанщицу на совместный проект, а она, дуреха, отказывалась, лепетала что-то о своей тотальной занятости. У нее, понимаешь ли, работа, диссертация, а музыка – всего лишь хобби, маленькая блажь. Не видит она себя в качестве барабанщицы, пусть даже временной, такого рок-монстра, как вороновский «Фаренгейт». Ворон тогда очень сильно разозлился и поклялся, что юное дарование заполучит в свою команду любой ценой: не мытьем, так катаньем.

Происходило это не так давно, всего пару недель назад, потому в памяти Монгола было еще достаточно свежо, и музыка, вырывающаяся из обмотанного изолентой проигрывателя, казалась хоть и авангардной, но едва ли не по-домашнему уютной. Странно лишь одно – каким образом диск с записью попал в лапы Франкенштейна. С виду парень не производил впечатления музыкального гурмана, а тут такие неожиданные пристрастия.

– Приятель один дал послушать, сказал, что вещица улетная, – Франкенштейн сам ответил на незаданный вопрос. – Жутковатая, правда, малость. – Он взъерошил и без того торчком стоящие волосы.

– В таком дивном месте, – Монгол плеснул себе водки, – и «Лунная соната» покажется жутковатой. Менял бы ты работу, Валик.

– А зачем? Где я еще так устроюсь, чтобы и платили нормально, и по мозгам не ездили? Надо мной начальников, почитай, и нету. То есть они, конечно, есть, но мужики понятливые, мировые. Сами в этой кухне варятся, знают, почем фунт лиха.

– Так страшно же, – Зубарев, отошедший от потрясения, решил поддержать беседу. – Сам же говорил про седину и все остальное…

– Врал, – Франкенштейн легкомысленно махнул рукой, подцепил кусок колбасы и придвинул к себе наполовину опустевшую бутылку. – Мой батяня знаешь что говорил? Не бойся, Валентин, мертвых, бойся живых. – Он назидательно поднял вверх указательный палец. – Те, которые в коридоре, они мирные. Гораздо сложнее с их родственниками. Вот где можно поседеть. Но человек – он существо такое, ко всему привыкает. Вот и я привык.

– А решетка на двери зачем? – Полученная информация повлияла на Зубарева самым благоприятным образом: он заметно расслабился, даже позволил себе робкую улыбку.

– Да хрен ее знает! Мы обычно дверь на замок никогда не запираем. Что у нас тут воровать-то?

Да, воровать здесь действительно нечего. Тут Монгол с Франкенштейном был целиком и полностью согласен. А парень вроде как и ничего. Если отбросить шелуху из дешевых спецэффектов, нормальный получится мужик, может, лишь самую малость чудаковатый. Так у него, что ни говори, специфика работы такая, обязывающая к цинизму и душевной черствости.

– Ну что, накатим по третьей, чтобы продукт не выдыхался? – Франкенштейн, не дожидаясь ответа, разлил остатки «продукта» по стаканчикам, придвинул поближе к Монголу тарелку с колбасой.

Несмотря на робкие ростки симпатии, от закуски Монгол отказался. Симпатия симпатией, а гигиену еще никто не отменял. Но после третьей дружеское общение наладилось как-то само собой. Душевности и расслабленности поспособствовала и очередная бутылка водки, после которой окружающая действительность утратила грязно-зеленый оттенок безысходности и окрасилась в чуть более оптимистичные цвета.

Как это и происходит после определенной дозы горячительного, беседа из плоскости бытовой и приземленной постепенно переключилась на высшие и особо злободневные сферы: политику и мировой финансовый кризис. Тут уже Зубарев перья распустил, поразил одноклассника в самое сердце умом и эрудированностью, козырнул двумя высшими образованиями и полезными знакомствами на «самом верху». Монгол подозревал, что упомянутые знакомства скорее из области желаемого, чем действительного, но одергивать товарища не стал, в подтверждение сказанного изредка кивал головой да украдкой позевывал. В каморке не имелось окна, оттого время, казалось, остановилось, хотя стрелки наручных часов неуклонно подбирались к половине пятого. Значит, снаружи уже рассвет, еще чуть-чуть и бесовская пора закончится, можно будет с чистой совестью откланяться и отправиться домой на боковую, а потом под настроение рассказывать чувствительным девицам о своей экскурсии в городской морг. Можно даже кое-что приврать для красоты и пущего драматизму. По части приукрашения действительности у него, конечно, нет такого богатого опыта, как у Зубарева, но при определенной доле прилежания и фантазии история получится вполне правдоподобной.