Одна из машин слегка отклонилась от курса, прежде чем присоединиться к остальным и израсходовать свой бомбовый груз. Бомбардировка успешно исполнила роль отвлекающего маневра — за суматохой на земле никто и не подумал заниматься чем-то еще. Например, искать в перелесках одинокий серо-зеленый парашют.

Уэйн мысленно читал «Охоту на Снарка», и дошел уже до Бобра, одновременно пытаясь представить, как выглядел бы бобер в кольчуге, когда в наушниках, подсоединенных к переговорной сети самолета, что-то треснуло, и бесплотный голос сказал:

— Мы над целью.

— Понял, выхожу. Удачи.

— Удачи.

Уэйн неуклюже нагнулся и открыл аварийный люк в полу. Холодный высотный ветер ворвался в круглую дыру и отбросил светлую прядь со лба парашютиста. Он потуже натянул темно-синюю вязаную шапочку. За люком было черным-черно, совсем не так, как в показавшейся вдруг такой уютной полутьме утробы бомбардировщика. Уэйн поддернул лямки «Хотспира» и спокойно шагнул в проем.

Он летел затяжным, ничего не видя под собой, не полагаясь на автомат, отсчитывал секунды под гул крови в ушах. Над головой хлопнуло, плечи рвануло. Купол раскрылся в пятистах метрах над землей. Он опускался быстро, приготовив оружие и следя, чтобы не перекрутило стропы. Ветер отнес его немного к западу. Джек мягко упал наземь, купол, погаснув, повис на колючих кустах подле него. Ему пришлось повозиться, распутывая складки серой ткани. Потом он закопал парашют и спрятал под куртку СТЭН. Определился по компасу и споро зашагал к востоку, слегка взрыхляя каблуками оттаявшую землю.

Спустя полчаса Уэйн выбрался на шоссе, сверил время. Оказалось без десяти два. Очень славно. Спустя восемь минут послышался звук двигателя, и машина с погашенными фарами остановилась подле. Безобидный внешне пароль, такой же отзыв. Попутчик сел в машину одного из функционеров оккупационной администрации Арнхейма — человека преданного и абсолютно надежного. Оружие исчезло в тайнике под полом — можно достать мгновенно, только нагнись.

Бритт откинулся на спинку и уснул, жалея только, что ночь уже почти прошла. Проснулся Джек, то есть теперь уже Жак, только под утро, когда они въезжали на окраину города, и благополучно миновали пост комендатуры. Документы сработали отлично.

Утренний полусвет очертил острые кровли домов и шпиль ратуши возле главной площади. У дверей ратуши стояли часовые в серо-зеленом, с винтовками, в глубоких шлемах. Было 5:45. До начала рабочего дня оставалось почти полтора часа. Мимо проехал черный лакированный автомобиль с флажком на крыле, направляясь туда, куда пошлют Джека Уэйна люди, оставшиеся в Британии.

Глава 3

И только однажды под сердцем

Кольнет тоскливо и гневно:

Уходит наш поезд в Освенцим,

Наш поезд уходит в Освенцим

Сегодня и ежедневно.

А. Галич «Поезд»

Понятие орднунга течет вместе с молоком матери в немецкой крови. Поезд подали на станцию минута в минуту. Конвоиры рявкали сиплыми гортанными голосами, гоня к составу грязно-серую колонну заключенных, и почти так же рявкали собаки на поводках. На тормозных площадках товарных вагонов устроились автоматчики, с тендера паровоза вдоль состава смотрел ствол станкового пулемета. Немцы опасались прежде всего русских, которых в поезде было больше половины.

Заключенных загоняли в товарные вагоны под окрики и поощряли ударами резиновых палок, выпускаемых в массовом порядке фабриками Рейха. Виктора зажали в углу, но он, казалось, не испытывал неудобства, погруженный в себя. Дверь задвинули, и поезд на Бухенвальд отправился в путь. Для многих в вагонах путешествие это будет последним. Под темнеющим небом в пустынных полях черный паровоз тащил состав, груженный тоской, отчаянием и надеждами. Прожектор пробивал тьму голубовато-белым световым пальцем, и под стук колес играл на губной гармонике какой-то конвоир. На тендере клацнул пулеметный затвор, но грохот и встречный ветер заглушили звук. Паровозная труба рассыпала искры в синеватом воздухе.

В вагоне люди с трудом разместились поудобнее, осторожно вытянули ноги, кто-то напевал негромко, однообразно, пока его не попросили заткнуться. Виктор повернулся к соседу, баюкающему отбитую дубинкой руку, и тот встретил его прямой, тяжелый взгляд, словно бы подернутый пеплом.

— Болит?

— Еще так болит! Я б ему, суке…

— Тише. Давай, посмотрю.

Виктор осторожно провел ладонью от кисти к локтю. Острая боль стала тягучей, потом растаяла и пропала совсем.

— Умеешь, значит, — констатировал сосед.

— Мало умею, — Виктор сокрушенно покачал головою.

— У меня бабка тоже умела. Слова знала. Теперь уж померла.

— Царство небесное.

— Оно так. Хоша нам теперь вроде его отменили, это царство.

— Ну, ну. — Виктор отвернулся от словоохотливого собеседника и, казалось, задремал. Тот не обиделся.

Виктор погружался в полуголодный сон со смутными, неясными видениями, плывущими хороводом перед закрытыми глазами. Одно забытое воспоминание явилось отчего-то особенно ясно. Зеркало.

Старое зеркало в резной потемневшей раме. Оно казалось восьмилетнему мальчику огромным, от пола до потолка. Человек отражался в нем целиком. Витя стоял, задумавшись, в полутемной прихожей. Поковырял в ухе, не в силах решить, чем бы заняться, постучал пальцем по зубам, потом искоса взглянул. Зеркало отражало не его облик. Вместо знакомого темноволосого паренька в линялой голубенькой рубашке и серых шортах в глубине стекла, в сумраке зазеркального пространства стояла молодая женщина с каштановыми волосами до плеч и смотрела на него темно-синими глазами. Спустя секунду призрак исчез, так что он не успел заметить, как она была одета. Кажется, что-то вроде мужского коричневатого костюма.

Никому он не рассказал о виденном, но всю жизнь был уверен, что ему не почудилось. Правильные черты незнакомого лица врезались в память, так что он мог бы изобразить ее. Впрочем, недурно рисуя, он никогда этого не делал, может быть, из смутного, неясного суеверия.

Поезд вошел в поворот, вагон качнуло, и Виктор стукнулся головой о стенку. Потер затылок, вспоминая, где он и что с ним. Сосед спал, и лицо его, лицо пожилого уже человека, было расслабленным и добрым. Больная рука явно утихла.

Следующие полчаса Виктор занимался странным и внешне бессмысленным делом. Он осторожно, неслышно простукивал дощатый пол вагона в своем углу. Видимо, остался недоволен и принялся согнутыми пальцами стучать в торцевую стенку. Кто-то протяжно застонал в сонном, пропахшем несвежей человечиной, вагоне. Виктор вскинул остро блеснувшие глаза. Стон затих. С величайшей бережностью, стараясь не допустить малейшего треска, Виктор надавил. Толстенная доска скрипнула и беззвучно переломилась под металлической оковкой. Потом другая. Виктор вытер крупный пот со лба и, слегка расшатывая доски, без видимого напряжения проделал узкое отверстие. В дыру потянуло холодным воздухом, и он поморщился, боясь привлечь внимание.