— Ну-у, — протянула Арриэтта, — разве мне нельзя посмотреть, что папочка еще добыл?

— У него ничего больше нет. Только еда. Быстренько в постель! Чашку с блюдцем ты уже видела.

Арриэтта пошла в столовую, чтобы убрать на место дневник, и замешкалась, прилаживая свечку на перевернутую кверху острием кнопку, служившую им подсвечником.

— Что ты там возишься? — ворчливо промолвила Хомили. — Дай ее сюда. Ну вот, видишь, как надо ее ставить? Быстренько ложись и не забудь аккуратно сложить свои вещи.

— Спокойной ночи, папочка, — сказала Арриэтта, целуя его в плоскую бледную щеку.

— Осторожней со светом, — по привычке сказал он, следя за дочкой круглыми глазами, пока она не прикрыла за собой дверь.

— Ну, Под, — сказала Хомили, когда они остались одни. — В чем дело? Что случилось?

Под без всякого выражения взглянул на нее.

— Меня «увидели», — сказал он.

Хомили, словно слепая, протянула вперед руку, нащупала край стола и, держась за него, медленно опустилась на табурет.

— Ой, Под! — простонала она.

Наступило молчание. Под пристально смотрел на Хомили, Хомили уставилась на стол. Но вот она подняла белое как мел лицо.

— Как — «увидели»? Плохо? Под заерзал на месте.

— Не знаю. Меня «увидели». Это уже плохо.

— Ни одного из нас, — медленно проговорила Хомили, — не «видели» после дядюшки Хендрири, а его, говорят, за сорок пять лет «видели» первого. — Она вдруг уцепилась обеими руками за стол, видно ей пришла в голову какая-то ужасная мысль. — И все равно, Под, я отсюда не уйду!

— Никто тебя и не просит, — сказал Под.

— Уйти и жить, как Хендрири и Люпи, в барсучьей норе! На другом конце света… среди земляных червей!

— Всего в двух полях отсюда, за рощей, — сказал Под.

— Орехи — вот вся их еда. И ягоды. Я не удивлюсь, если они едят мышей…

— Ты и сама ела мышей, — напомнил ей Под.

— И всюду сквозняки, и свежий воздух, и дети растут без присмотра, как дикари. Подумай об Арриэтте! — сказала Хомили. — Вспомни, как мы ее воспитали. Единственный ребенок. Она там погибнет. Для Хендрири это не так страшно.

— Почему? — спросил Под. — У него пятеро.

— Вот именно потому, — объяснила Хомили. — Когда у тебя пятеро детей, за их воспитанием не очень-то уследишь. Но главное сейчас не это… Кто тебя «увидел»?

— Мальчик, — сказал Под.

— Что? — воскликнула Хомили.

— Мальчик, — Под изобразил руками в воздухе силуэт. — Ну… мальчик…

— Но в доме же нет… Какой мальчик?

— Не понимаю. Что значит «какой»? Мальчик в ночной рубашке. Просто мальчик. Ты же знаешь, что такое мальчик.

— Да, — ответила Хомили. — Я знаю, что такое мальчик. Но вот уже лет двадцать, как в доме нет никаких мальчиков.

— Не было, — сказал Под, — а теперь есть.

Хомили молча уставилась на него, и Под храбро встретил ее взгляд.

— Где он тебя увидел? — спросила наконец Хомили.

— В классной комнате.

— А-а… когда ты доставал чашку?

— Да.

— У тебя разве нет глаз? — спросила Хомили. — Ты не мог сперва посмотреть по сторонам?

— В классной комнате никогда никого не бывает. Больше того, — продолжал он, — и сегодня тоже не было.

— А где же он был?

— В постели. В детской, или как там она у них зовется. Вот где. Сидел в постели. А дверь была открыта.

— Ну, мог бы заглянуть и в детскую.

— Да как же я мог — на портьере, на полпути от пола!

— Это там он тебя увидел?

— Да.

— С чашкой?

— Да. Я не мог двинуться ни вверх, ни вниз.

— Ах, Под, — сказала Хомили. — Не надо было мне тебя пускать. В твои годы…

— Да нет, не в этом дело, — сказал Под, — ты меня неправильно поняла. Наверх я взобрался с легкостью. Взлетел как птичка, можно сказать, и бомбошки не понадобились. А вот потом… — он наклонился к ней. — Когда в руке у меня была чашка, если ты понимаешь, что я имею в виду. — Он снял чашку со стола. — Она не очень-то легкая. Ее можно держать за ручку вот так… но она тянет… или тонет, если так можно выразиться, вниз. Ее нужно держать в двух руках. Кусок сыру или яблоко — другое дело. Я их просто роняю… толкну, они и упадут, а я слезу потихоньку, да и подберу их. А с чашкой в руке… понимаешь теперь? И когда спускаешься, надо глядеть, куда ставишь ногу. А некоторые бомбошки на портьере оторваны. Не знаешь, за что и ухватиться, чтобы не упасть…

— Ах, Под, — проговорила Хомили чуть не плача, — что же ты сделал?

— Ну, — ответил Под, снова садясь, — он взял у меня чашку.

— Что?! — в ужасе воскликнула Хомили.

— Понимаешь, он сидел в постели и смотрел на меня. Я провел там, на портьере, не меньше десяти минут, потому что часы пробили четверть…

— Но что значит — он взял чашку?

— Ну, он слез с кровати и подошел ко мне. «Я возьму чашку», — сказал он.

— Ой! — выдохнула Хомили, глядя на него во все глаза. — И ты дал ему?

— Он сам взял, — сказал Под, — да так осторожно… А когда я спустился, отдал обратно.

Хомили закрыла лицо руками.

— Да не расстраивайся ты так! — взволнованно сказал Под.

— Он мог тебя поймать! — сдавленным голосом произнесла Хомили, и плечи ее затряслись.

— Мог. Но он только дал мне обратно чашку. «Возьмите, пожалуйста», — сказал он.

Хомили подняла на него глаза.

— Что нам теперь делать? — спросила она. Под вздохнул.

— А что мы можем сделать? Ничего. Разве что…

— Ах, нет, нет! — воскликнула Хомили. — Только не это. Только не переселяться. Да еще теперь, когда я все здесь так уютно устроила, и часы у нас есть, и всякое другое.

— Ну, часы можно взять с собой, — сказал Под.

— А Арриэтта? Как насчет нее? Она совсем не такая, как ее двоюродные братья. Она умеет читать, Под, и шить…

— Он не знает, где мы живем, — сказал Под.

— Но они ищут! — воскликнула Хомили. — Вспомни Хендрири. Они принесли кошку и…

— Полно, полно, — сказал Под, — зачем вспоминать прошлое?

— Но и забывать о нем нельзя. Они принесли кошку и…

— Верно, — сказал Под, — но Эглтина была совсем другая, чем Арриэтта.