Дом принадлежал Горни, но жили они в гораздо более стесненных условиях, чем мы. В такой же маленькой комнате, которая была у нас с Софи, спали четверо детей, две девочки и два мальчика, а большой комнаты, как у нас, у них и вовсе не было, и значит, ни кресел, ни дивана, ни стенки, а только два стола и пара угловых скамеек, какие обычно стоят на кухне. Там можно поднять сиденье, а внутрь запихать шерстяные одеяла или игры, не в обиду будь сказано, монополию и микадо. В углу за телевизором стоял аккордеон Горни, на котором он обычно играл по воскресеньям после обеда или в дни рождения. При этом все дети должны были подпевать, после чего им раздавали большие куски торта со сливочным кремом, в который фрау Горни иногда добавляла кровяную колбасу, чтобы крем приобретал шоколадный оттенок.

Хотя Горни тоже работал в шахте, со смены он редко приходил усталым. Во всяком случае, не таким, как мой отец, который сразу набрасывался на еду, а дядя Харальд, деверь моей матери, член производственного совета, каждый раз качал головой, когда речь заходила о Горни.

– Ленивая свинья! Трется позади вагонетки, пока остальные вкалывают. В забое ходит такой анекдот: что делает Горни в конце рабочего дня? Вытаскивает руки из карманов.

Однако он был домовладельцем, и когда мой отец спал, он косил газон, подвязывал розу на деревянную решетку, окулировал садовые деревья. Или следил, как его дети пололи сорняки, чистили ботинки или складывали в стопки дрова. Поленья должны были лежать крест-накрест, носки сапог не выступать за край полки для обуви, и упаси Господь, если кто из детей принесет двойку. Он заставлял провинившегося лечь в подвале на козлы, спускал ему до колен штаны и вытаскивал из петель свой широкий ремень. Он бил спокойно и методично, удары были слышны в саду. Но редко, когда больше четырех или пяти раз.

Раздался треск колец, и позади меня занавеска поехала в сторону. Но я не обернулся, даже когда постучали в стекло. Оконные рамы недавно покрасили, и краска на солнце залипла. Рамы издали много шума, когда Маруша потянула за ручки.

– Эй, ты, поросенок, подвинься!

Я отодвинул стул немного в сторону, а она уселась на подоконник, согнула колени и заерзала на попе. На ней были красные тренировочные штаны и мальчишеская майка без рукавов, ноги она поставила на наш стол.

– Ну, ты. Разве не надо сказать «доброе утро»?

Я кивнул. Майка на грудях натянулась, ткань в этом месте казалась тоньше, и, хотя ей было всего пятнадцать, на предплечьях у нее было много темных волосков. Она скрестила руки на коленях и зевнула. При этом она запрокинула голову, и стали видны пломбы на зубах, две штуки. Нет, три.

– Боже, я так погано спала. Такая духотища в комнате! Как в инкубаторе. Сигаретки не найдется?

– А чего же ты не открыла окно?

Каштановые локоны растрепаны.

– Чтоб ты залез ко мне, да?

– Я? С чего это? Что я у тебя забыл?

Она протерла большим и указательным пальцами глаза. От нее почему-то пахло ванилью.

– Ну, это я тебе как-нибудь покажу… Так как насчет бычка?

Я покачал головой. Мне нравились веснушки у нее на носу, маленькая ямочка на подбородке и голубоватые тени под глазами. Она отличалась от своих сестер и братьев с прямыми белокурыми волосами, как у Горни. Но он и не был ее родным отцом. Называл ее Мария. Она посмотрела на нашу кухню, на буфет рядом с раковиной.

– А там что?

– Это моей матери. Можешь попросить у нее, может, она и даст тебе одну.

Она закрыла глаза, почмокала губами и поморщилась.

– Гадкий привкус во рту. Не тянись к спиртному, это я тебе говорю!

– Чего-о? Да оно горькое.

– Значит, уже пробовал.

– Да нет, так, глоток пива у отца.

– А потом распевал похабные песенки, да? Вы когда-нибудь уедете в отпуск?

Я отрицательно покачал головой. Между пальцами ног у нее набилась грязь.

– А что так?

– Зачем это? Вы ведь тоже не уезжаете.

– Так нам надо долги погашать за дом, малыш. А у вас ведь деньги есть, точно? Твоя мать вон ежедневно по две пачки выкуривает.

Я покрутил пальцем у виска.

– Совсем нет. – Хотя иногда она выкуривала и больше. – Может, она ляжет в больницу. Потому мы и не уезжаем.

Маруша присвистнула.

– Куда? Ого! У тебя будет братик?

– Бред. У нее проблемы с желчным пузырем.

– А-а, это теперь так называется. – Она вытянула руку. – Дай мне ладонь. Нет, другую.

– Зачем?

Она крепко обхватила запястье пальцами.

– Затем что я сейчас предскажу тебе твое будущее.

Она смотрела мне прямо в лицо. Я сглотнул и отпрянул. Но Маруша была сильнее, она мгновенно перехватила мою руку. Ее серебряные кольца больно давили. Стул встал на две ножки.

– Слушай, мой сладенький. – Она говорила приглушенным голосом, не разжимая зубов. – Сейчас ты притащишь мне сигарету, а заодно и спички. Или я расскажу твоей мамочке… – Она подняла бровь. – Сам знаешь, о чем!

Вокруг уголков рта у нее уже рос едва заметный пушок. И в ямочке между грудями тоже. Я сморщил физиономию, кивнул, а она еще раз угрожающе посмотрела на меня и облизала нижнюю губу. Но она не просто отпустила меня, а вцепилась мне в кожу ногтями, так что я вроде сам поцарапался, выдергивая руку.

Я переступил порог комнаты, подумывая просто скрыться в квартире. Софи плескалась в ванной. Но потом я все же вытащил один Chester из пачки и пошарил в ящике спички. Там было несколько конвертиков рекламных спичек из Кляйне-Гунк и Гробе, танцполов на границе с Ботропом, что под Мюнстером, но я взял зеленый из «Винервальда»[3]и хотел было вернуться назад, но тут в кухню вошла мать.

– Это еще что такое! – Она повесила свою сумочку на дверную ручку и показала на мои штаны. – Разве я не сказала тебе, чтобы ты их снял и взял чистые. Я хочу запустить стиральную машину!

Я завел руку за спину и положил все обратно на буфет.

– А какие мне надеть? У меня только эти!

Мать нахмурила брови и бросила быстрый взгляд на балкон.

– Ерунда! Что ты несешь! Полон шкаф штанов.

– Но они все короткие!

Маруша убрала ноги со стола и переставила их на свой подоконник.

– Здравствуйте, фрау Кольен. – Сейчас ее голос звучал гораздо звонче, даже как-то по-детски, она поправила волосы.

– Доброе утро. – Мать скривила уголки губ, что означало улыбку. И снова обратилась ко мне: – Конечно, короткие. Сейчас же лето!

– Но все в школе носят длинные штаны. Почти все!