Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот парк старинный, речка плещет,
А может, пруд… И у ворот
Стоит, волнуется помещик —
Из Петербурга сына ждет.
Он написал, что будет скоро, —
Кирсанова любимый сын.
(Увы, не тот, поэт который,
А тот, который дворянин.)
За поворотом кони мчатся.
На них три звонких бубенца
Звенят, конечно, без конца…
Прошло не больше получаса —
И сын в объятиях отца.
Он в отчий дом, в гнездо родное.
Чтоб веселей набраться сил,
Привез Базарова с собою.
Ах, лучше бы не привозил!
Что было дальше — всем известно…
Светает… сын уснул давно.
Ему все видеть интересно,
Ему, пожалуй, все равно —
Что сон, что книга, что кино!
* * *
Живого или мертвого
Жди меня двадцать четвертого,
Двадцать третьего, двадцать пятого —
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня, не уставая…
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе
корабликом
Неизвестно, днем или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний,
И теснятся бочки раздумий.
Узнаваний, неузнаваний…
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу мою.
ЯМЩИК
Посветлело в небе. Утро скоро.
С ямщиком беседуют шоферы.
«Времечко мое уж миновало…
Льва Толстого я возил, бывало,
И в моих санях в дороге дальней
Старичок качался гениальный…»
«Пушкина возил?»
«Возил, еще бы!..
Тьма бессовестная, снежные сугробы,
Вот уже видна опушка леса
Перед самой пулею Дантеса…»
«Ты, ямщик, в романсах знаменит…»
Им ямщик «спасибо» говорит,
Он поднялся, кланяется он —
На четыре стороны поклон.
Он заплакал горькими слезами,
И шоферы грязными платками,
Уважая прежние века,
Утирают слезы ямщика.
Шляется простудная погода,
В сто обхватов виснут облака…
Четверо людей мужского рода
До дому довозят ямщика.
И в ночи и темной и безликой
Слушают прилежно вчетвером —
Старость надрывается от крика,
Вызывает юности паром…
Ловкий, лакированный, играючи,
Мчит автомобиль во всей красе,
Химиками выдуманный каучук
Катится по главному шоссе…
Слышу я сквозь времени просторы,
Дальний правнук у отца спросил:
«Жил-был на земле народ — шоферы.
Что за песни пел? Кого возил?»
* * *
Тихо светит месяц серебристый…
Комсомольцу снятся декабристы.
По России, солнцем обожженной,
Тащатся измученные жены,
Молча по дороге столбовой
Одичавший тянется конвой.
Юноша из-за столетий мглы
Слышит, как бряцают кандалы.
Спят давно и старики и дети,
Медленная полночь над селом…
Комсомолец видит сквозь столетье
Пушкина за письменным столом.
Поздний час. Отяжелели веки,
И перо не легче, чем свинец…
Где его товарищ Кюхельбекер,
Фантазер, нестроевой боец?
С каждым днем разлука тяжелее,
Между нами сотни верст лежат.
Муравьев-Апостол и Рылеев
Входят в Петербургский каземат.
Комсомольцу кажется сквозь сон,
Что стоит у Черной речки он.
Он бежал сквозь зимнее ненастье.
Разве можно было не спешить,
Чтоб непоправимое несчастье
Как угодно, но предотвратить!
Поздно, поздно… Раненый поэт
Уронил тяжелый пистолет.
Гаснут звезды в сумраке ночном,
Скоро утро встанет над селом,
И скрипят тихонько половицы,
Будто Пушкин ходит по избе…
Как узнать мне, что еще приснится,
Юный друг мой, в эту ночь тебе?
* * *
Все ювелирные магазины —
они твои.
Все дни рожденья, все именины —
они твои
Все устремления молодежи —
они твои.
И смех, и радость, и песни тоже —
они твои.
И всех военных оркестров трубы —
они твои.
И всех счастливых влюбленных губы —
они твои.
Весь этот город, все эти зданья —
они твои.
Вся горечь жизни и все страданья —
они мои…
Уже светает. Уже порхает
стрижей семья.
Не затихает, не отдыхает
любовь моя.
ГОСТЬ
Не поверят — божись не божись, —
У меня, говорю без обмана,
Для подарков людям всю жизнь
Оттопыривались карманы.
Прав, не прав я, наверно, решит
Старый турок Гарун-аль-Рашид.
Он ко мне, обалдев с непривычки,
Едет в гости на электричке.
Он приехал и ждет на вокзале —
Мне об этом в киоске сказали.
Он столетия пробыл в пути,
На него современность накинется,
И задача моя
