взглядом, и он сразу же ощутил, как в груди разливается тепло и его словно окутывает облаком блаженства. В самом деле, стоит ли придавать так много значения беззлобной шутливой проделке? Ведь ни на что по-настоящему дурное Имоджен не способна, он был в этом абсолютно убеждён.

* * *

Рафаилу Смиту, довольно известному в театральных кругах иллюзионисту, которого в труппе прозвали Бродягой, с недавних пор были ненавистны фотографические карточки. И они сами, и те, кто был на них изображён, казались ему одной великой ложью. В своё время он избавился почти от всех немногочисленных свидетельств прошлой жизни, которая оборвалась для него с известием о гибели горячо любимой жены, полученным спустя три недели после её похорон. Во время Великой войны, в те месяцы, когда шли самые ожесточённые бои, бывали ещё и не такие задержки корреспонденции.

Когда он вернулся в родные края, то нашёл дом, в котором они оба были когда-то счастливы, пустым и холодным. В очаге громоздилась горка сажи и пепла, рядом валялся стул с отломанной спинкой. Кто-то оставил дверь чёрного хода открытой, и в кухне на полу намело снежный сугроб. Бродячая кошка устроила на его кресле лежбище и разместилась там с клубком новорождённых котят, угрожающе шипя всякий раз, как он подходил к ней ближе, чем на три фута. Котята бестолково копошились возле её тощего живота. Что она ест, подумалось ему. Здесь же нет ничего. Ничего, кроме сажи и пепла. Дом был так безжизнен, что, казалось, в нём не было даже мышей.

Он тогда поднялся на второй этаж, в спальню, где стояла кровать под пологом, расшитым васильками. Постоял перед ней, потом подошёл к комоду и стал методично вынимать из рамок фотографии. Отнёс их вниз и бросил в камин, а после долго трясущимися руками не мог разжечь огонь. Кошка прекратила шипеть и наблюдала за ним с усталым любопытством. Когда наконец пламя принялось жадно облизывать угощение, он, не выдержав, выхватил из стопки одну фотокарточку, пальцами притушил искры, поедающие верхний край, – и все эти годы, неважно, каким испытаниям подвергался он сам, и куда швыряла его жизнь, – он бережно хранил изображение единственной женщины, которую любил.

Фотограф запечатлел новобрачную на качелях – такую юную, беспечную, хохочущую, – что сердце вдруг болезненно заныло, как принимаются ныть замёрзшие пальцы, когда попадаешь в тепло. Развевающиеся ленты, надувшийся колоколом подол лёгкого платья и раскинутые в стороны руки, точно она хотела сжать в объятиях и его, и весь мир в придачу – ни он, ни она и представить себе не могли, какое будущее их ждёт.

Рафаил Смит, как и тогда, много лет назад, вынул фотографию из простой деревянной рамки, и теперь держал снимок в руках, глядя не на изображение юной беспечной девушки, а поверх него, в зеркало, в котором отражалась другая женщина, много старше и красивее той, что сгинула в жадной пасти времени.

– Ну же, ни к чему медлить, – с повелительной нежностью произнесла она, поправляя шляпку и находя в зеркале отражение глаз старого фокусника. – Ушедших не вернёшь, так ведь? Ты и сам знаешь, как важно уметь прощаться с прошлым. Прощаться и прощать. Без этого нет жизни, нет будущего.

Она подошла ближе, положила руки ему на плечи. Тепло её ладоней придало ему сил. Сдерживая обещание, он разорвал фотографию сначала на четыре части, а потом каждую четверть ещё надвое. Посидел, глядя на кучку мусора, в которую превратилось его прошлое. В какой-то момент пришла ярость: захотелось скинуть женские руки со своих плеч, сжать пальцы с тёмными от лака ногтями так, чтобы увидеть на прекрасном распутном лице замешательство и страх.

Будто ощутив перемену в нём, она отступила на несколько шагов. Вынула из сумочки помаду, выкрутила яркий конус и мазнула им по губам. Подхватила из груды обрывков клочок фотографии и приложила к губам обратной стороной, снимая лишнюю краску. Бросила его в мусорную корзину, со снисходительной лаской взглянула на Рафаила Смита, улыбнулась и вышла, победно стуча каблуками, оставив его размышлять о самом главном иллюзионисте этого мира – о времени и о его бесстыжих фокусах.

* * *

Рафаил Смит только закурил трубку, набитую дешёвым скверным табаком, какой предпочитают лишь отставные моряки чином не выше боцмана и уличный народ, ночующий на грязных улочках Бетнал-Грин, когда в дверь его гримёрки постучали. Не испытывая желания в этот момент говорить с кем бы то ни было, он всё равно сварливо крикнул: «Войдите!» – молясь про себя, чтобы это не оказался Филипп Адамсон, которому опять спешно потребовалась помощь в решении одного из многочисленных организационных вопросов.

Его молитвы были услышаны, однако альтернатива вовсе его не обрадовала. В гримёрную вошла женщина средних лет, одетая с пышной старомодной изысканностью. Глядя на неё, можно было вообразить, что эдвардианская эпоха в самом начале своего расцвета, и не далее как вчера Лондон от Тауэра до Ламбета пересекло траурное шествие, провожающее Викторию в последний путь.

– Лавиния, дорогая, что стряслось? Я и не думал, что здесь кто-то остался, – он ловким движением натренированных пальцев незаметно смахнул клочки разорванной фотографии в мусорную корзину, стоявшую под столиком. Теперь они лежали там вперемешку с табачным пеплом, и в его голове всплыли строчки: «…пепел к пеплу, прах к праху…»

– Ох, я и правда что-то припозднилась сегодня, – Лавиния Бекхайм жеманно улыбнулась и, не снимая пальто, присела на краешек кресла, не слишком достоверно изображая непринуждённость.

Смиту было совершенно ясно, что она только что прибежала из пансиона, в котором проживала вся труппа «Лицеедев Адамсона». Также он отлично знал, что именно ей от него требуется, но из дружеских чувств не спешил, дожидаясь, когда она сама задаст волновавший её вопрос.

Сначала Лавиния Бекхайм, которую в труппе за глаза прозвали мисс Румяные Щёчки, неспешно и крайне обстоятельно рассказала Смиту пару старых, уже потерявших свежесть сплетен, и он сделал вид, что слышит их впервые. Она никогда не переходила к сути вопроса сразу, и, хоть и досадуя на эту её особенность, он не менее четверти часа притворялся, что с интересом её слушает.

К счастью, вскоре запас пустячных тем иссяк. Гостья, притворившись, что эта идея только что пришла ей в голову, прекратила терзать пышный бант шелковой блузы, украшавший её грудь, ненатурально оживилась и воскликнула:

– А что если нам, мистер Смит, зайти за Арчи и всем вместе отправиться в одно из этих уютных местечек, куда остальные ходят по субботам? Как думаете? По-моему, это отличная идея! Нет, правда, мы каждый день