То Трира черный сын с неистовой душой,

Он не идет, — бежит, нет, катится лавиной,

Отвагой дерзостной сверкает взор орлиный,

А руки он простер взволнованно вперед,

Как бы желая вниз обрушить неба свод.

Сжимая кулаки, силач неутомимый

Вся время мечется…

Спустя несколько лет либерал Анненков, приглашенный в качестве гостя на заседание Коммунистического комитета в Брюсселе, знакомясь с Марксом, видит перед собой «человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения»; человека с неоспоримым правом на авторитет. «Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с принятыми обрядами в людских отношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучащий, как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил…»

Еще позже происходит знакомство с Марксом Поля Лафарга, который представляет нам отца своей жены человеком крепкого сложения, роста выше среднего, широкоплечего, с хорошо развитой грудью, пропорционально сложенного. Как врач по профессии, Лафарг может засвидетельствовать, что Маркс был бы отменным силачом, «если бы в молодости… много занимался гимнастикой». Как известно, Маркс предпочитал гимнастику ума, полагаясь в остальном на природу.

Наблюдавший Маркса уже в зрелые годы, в пору пятидесятилетия, Лафарг отмечает, что единственным регулярным физическим упражнением у него была ходьба. «Целыми часами, беседуя и куря, он мог шагать или взбираться на холмы, не чувствуя ни малейшей усталости. Можно даже сказать, что в своем кабинете он работал на ходу; он присаживался лишь на короткие промежутки времени, чтобы записать то, что он обдумал во время ходьбы».

Но Вильгельм Либкнехт, экзаменовавшийся еще у молодого тридцатилетнего Маркса, вспоминает, что «красный доктор» увлекался и фехтованием, и стрельбой из пистолета. В Лондоне они вместе ходили к французам в «оружейный зал» на Оксфорд-стрит и скрещивали шпаги. Видимо, Либкнехт брал здесь некоторый реванш за поражения в словесном фехтовании на учебных дискуссиях, где ему «приходилось солоно»; он подчеркивает не столько успехи Маркса на тренировках, сколько его «добросовестность». «Чего ему недоставало в искусстве, он старался возместить стремительностью. И если ему попадался недостаточно хладнокровный противник, ему удавалось иногда сбить его с позиции».

Следовало бы еще заметить мимоходом, что настоящее Марксово достоинство оттеняет особый колорит… Энгельс, дочери, люди очень близкие любовно называли его Мавром, университетским прозвищем. Это очень шло к нему и, видимо, нравилось. Во всяком случае, пояснял как-то Энгельс, «если бы я обратился к нему по-другому, он подумал бы, что случилось что-то такое, что необходимо было урегулировать». В жизни Маркса был момент, когда он мог выразить восхищение мавром.

Уже на закате жизни, приехав на лечение в Алжир, Маркс не мог не залюбоваться своим романтическим отображением в волшебном зеркале… Однажды, после утренней прогулки, его привлек на галерею шум негритянского представления в саду. И вдруг он видит позади танцующего негра яркую фигуру человека с важным видом и снисходительной улыбкой.

— Это Мавр… В Алжире маврами называют арабов — небольшую часть их, которая, покинув пустыню и свои общины, живет в городах вместе с европейцами. Они ростом выше среднего француза, у них продолговатые лица, орлиные носы, большие и сверкающие глаза, черные волосы и борода, а цвет их кожи бывает всех оттенков от почти белого до темно-бронзового. Их одежда — даже нищенская — красива и изящна… Даже самый бедный мавр превзойдет величайшего европейского актера в «искусстве драпироваться» в свой плащ и в умении выглядеть естественным, изящным и полным благородства…

В Берлинском университете.

Кафе Штехели. Младогегельянцы «Докторского клуба».

Сила! Этим достоинством Маркс восхищается, этим достоинством обладает сам и во многом обязан ему в подвиге всей жизни. Только крепкий организм мог вынести никому не посильную ношу — полувековую каторжную работу, изнуряющий образ жизни и нашествия всяческих болячек. Даже в конце пути, когда недуги обступают его со всех сторон, стремясь сковать глухим кольцом, и тогда порывом энергии какой-то сверхсилы он отрабатывает их, вырывается из рокового плена, он жаждет «вновь стать активным и покончить с этим дурацким ремеслом инвалида»; очень беспокоится, «что же могут подумать рабочие» о его бездеятельном состоянии. Маркс снова берется за перо, как витязь за чудодейственный меч, чтобы прокладывать дорогу к счастью угнетенным и обездоленным.

И когда на смену приходят новые наследники, третье поколение, Маркс радуется пополнению именно «сильной» половины. Поздравляя старшую дочь с рождением сына Марселя, он с доброй улыбкой замечает:

— «Женская половина» нашей семьи надеялась, что «новый пришелец» увеличит собой «лучшую половину» человеческого рода; я же, со своей стороны, предпочитаю «мужской» пол для детей, рождающихся в этот поворотный момент истории. Перед нами — самый революционный период, который когда-либо приходилось переживать человечеству. Плохо теперь быть «стариком» и иметь возможность лишь предвидеть, вместо того, чтобы видеть самому…

Заглянем еще раз в «семейный альбом», перечитаем другие исповедальные страницы — как, интересно, отвечает на этот же вопрос анкеты «лучшая половина», вернее, большая часть Марксова семейства; интересно потому, что в той или иной степени эти ответы характеризуют достоинства самого Маркса, ибо он всегда был в семье кумиром.

Итак: «Достоинство, которое Вы больше всего цените в мужчине» — двадцатилетняя Женни: моральную силу; девятнадцатилетняя Лаура: справедливость; девятилетняя Элеонора: смелость; их мать — сорокалетняя Женни: стойкость.

Да, у родных и друзей Маркса, его ближайших соратников и новых волонтеров революции, у всего международного пролетарского товарищества нет более прочной и надежной жизненной опоры, чем цементирующая моральная сила самого Маркса и авторитет его учения.

Он всегда надежно рядом, если вдруг надорвались силы самого близкого человека, издерганного беспросветной нуждой, безрадостным бытом, мелочностью сплетников, мерзостью врагов.

Он всегда участлив и нежен, если вдруг зло ударило по чувствительным струнам не окрепшей еще юной души — какие-нибудь незадачливые знакомые демонстративно порывают отношения с дочерью, сделав «ужасное открытие», что она «дочь главаря поджигателей».

Он весь как монолит, если нужны помощь и поддержка бойцам, сошедшим с баррикад после поражения революции. У Интернационала ищут защиты обездоленные коммунары Парижа, гонимые врагами, нуждой, голодом. И самая настоятельная забота о них целиком поглощает мысль и сердце Маркса. «Ему приходится не только сражаться со всеми правительствами господствующих классов, но в придачу еще вести рукопашные схватки с «толстыми, белокурыми и сорокалетними» квартирными хозяйками, — говорит старшая дочь, — которые нападают на него за то, что тот или другой коммунар не заплатил за квартиру».

Да,