Тот выдержал паузу и неторопливо, с тем уверенным спокойствием, которое было всегда ему свойственно, начал рассказывать, расставляя всё по своим местам:

– Мать тебе всё верно говорит. Дед твой, как война началась в армию не попал, возрастом не подходил… молод ещё был. А в октябре сорок первого в его деревне немцы уж были… Два года оккупация длилась… Я уж не знаю как и почему он в полиции оказался, но то, что служил там – это точно. Об этом он сам как-то мне за «рюмкой чая» обмолвился. И в деревне люди, те что постарше, тоже знали… Но на отношение их к нему это не влияло. Сам знаешь, ни кто про него в деревне плохого не говорил. Верно?.. Значит и зла никто на него не держал. А раз так, выходит и он ничего плохого ни кому не сделал… Ну, а уж как деревню наши в сорок третьем освободили – так его сразу в армию и призвали… Может и не разобрались второпях, что он в полиции у немцев служил… односельчане-то об этом помалкивали, не выдавали. Может и не до этого было – люди на фронте нужны были… В общем так и воевал… А как после демобилизации домой вернулся, вероятно архивы какие-то всплыли, может ещё что… не знаю. Только где-то, видимо где нужно, стало известно о его прошлом… Ну, и конечно – срок дали… Потом амнистия была… выпустили… Вот вроде и всё.

Артём сидел как пришибленный и мрачнел всё больше и больше. В том, что отец говорит правду, он ни минуты не сомневался. Тот, если утверждал что-то – значит, был в этом уверен на все сто процентов, а уж если сомневался – то вообще не высказывался. Но, даже понимая это, Артём отказывался сейчас принимать услышанное.

– А почему я не знал?.. Почему не рассказывали мне?..

– А что тут рассказывать… – тихо вздохнула мать.

– Верно, – поддержал отец. – Хвастаться тут нечем… Да к тому же, деда ты любил очень… он тебя тоже… А что было – то прошло. Человек он всё-таки хороший был – я думаю это главное…

Артём молчал… Не укладывалось в голове то, что он сейчас узнал. Как же так, его дед, которого он всецело любил и уважал, кем так самозабвенно гордился – и вдруг… полицай. Нет, разум отказывался верить, стараясь найти хоть какое-то альтернативное объяснение, дающее шанс иначе истолковать это обстоятельство. Но всевозможные домыслы и измышления, которыми терзал себя Артём, не могли дать даже и намёка на изменение ситуации. Да, и как такое можно было переиначить, чтобы воспринимать по-другому.

Так, в безысходно тягостном смятении чувств, провёл Артём остаток вечера, и ночь, в которую он никак не мог заснуть… Воображение рисовало отвратительные фантасмагорические картины. То и дело вставал перед глазами шаблонно однотипный образ приспешника оккупантов. Самодовольное, наглое лицо предателя, ряженного в неопределённого вида форму, нарочито выделяющуюся светлыми обшлагами и воротником… с обязательной, чернённой чужими готическими буквами, белой повязкой на левом рукаве… и висящей за спиной винтовкой… Но не мог Артём, – даже на короткий миг, – представить таким своего деда… Нет, не мог… Уж больно много доброго и светлого осталось от него в душе Артёма. И это уж было ничем не искоренить.

А вот омрачить, как оказалось, можно… Вскрывшийся теперь факт, будто грязевой поток, вторгшийся в приделы чистого ручья, замутил его воду, лишив первозданной искренности. Сколько ни пытался Артём сгладить восприятие узнанного о прошлом своего деда (ведь тот воевал… был награждён… ранен…), всё равно подлой змеёй жалило при воспоминаниях о нём осознание того, что он когда-то служил у немцев.

Долго, мешая привычному ходу жизни, довлело это над Артёмом. Не по себе было от того, что некогда ровная и безупречная часть, выстроенной им самим, системы личных ценностей, будто вывернулась наизнанку, приняв вид чего-то противоестественного и отталкивающего… И лишь по прошествии времени, присущая каждому человеку особенность, абстрагируясь от плохого, хранить в памяти лишь хорошее, помогла давней любви к деду смазать образовавшуюся муть негатива, оставив лишь неприятный осадок. Но упоминать о своём деде-фронтовике в разговорах с друзьями и знакомыми, как это было раньше, Артём перестал. Неуместной теперь казалась прежняя, порой граничащая с бахвальством, горделивость. И стенд с наградами, когда-то собственноручно сделанный им, перекочевал при очередном ремонте квартиры со стены в дальний ящик шкафа… да так и остался лежать там позабытым молчаливым предметом…

Через несколько лет случилось так, что умер один из дальних родственников в деревне. Сказать по совести, Артём его совсем не помнил, и вряд ли бы поехал на похороны вместе с родителями если не то обстоятельство, что ни в прошлом, ни в этом году, в силу ряда причин, на могилках дедушки и бабушки ему побывать не удалось. А тут такое дело… можно и съездить.

Было это поздней осенью. В то унылое и печальное время года, когда природа, утратив свою привлекательность, тихо и покорно замирает в ожидании зимнего преображения. Чернеют в белёсой поволоке тумана неказистые силуэты обнажившихся деревьев. Их некогда пышное золотисто-желтое убранство осыпалось, превратившись в грязно-серый, шуршащий под ногами, ковёр, покрывший прихваченную первым морозцем землю. Бледный свет, невидимого за плотной пеленой облаков солнца, белит тонким слоем округу, уже не в силах отогреть холодный воздух. Дни коротки и однообразно серы…

По завершению погребения, когда все собравшиеся отправились в деревню на поминки, Артём с отцом и матерью задержались на кладбище у могилок дедушки и бабушки. Не только для того, чтобы привести в порядок участок (он и без того был ухожен), а просто… постоять в том месте, где представляется недостижимая возможность навестить тех, кто был дорог, но увидеть кого уже невозможно…

Мать с отцом тихо переговаривались, прикидывая как в следующем году лучше облагородить место захоронения. Работы эти планировались уже не первый год – пора и осуществить задуманное. Собирались заменить оградку и устроить какое-нибудь покрытие на участке. Мать настаивала ещё и на замене памятников, поскольку теперь совсем другие ставят – из камня. А вот отцу эта идея была не по душе: чем, мол, плохи прежние (он их сам с друзьями на заводе делал), из нержавейки, и сто лет ещё простоят. Артём же учтиво помалкивал, зная, что мать всё равно своего добьётся… Так постояв ещё немного, и не придя к общему согласию, но твёрдо решив, что в следующем году обязательно этими делами займутся, отправились на поминки