— Все другие получили долю в «Баррин индастриз». Твои двоюродные братья Альфред и Деннисон — президент и председатель правления. Веда, Пэм и Люселла владеют большей частью акций, дядюшки и тетушки заправляют делами из своих особняков в Мондо-Бич и Гранд-Сита, устраивают балы для новичков и свадьбы, которые потрясают воображение.

— Что-то не особо весело звучит.

— И вот теперь ты вернулся.

— Обещаю не портить им вечеринку. Все, что мне надо, — это мои десять кусков.

— В завещании указаны не совсем обычные условия. Если ты хоть раз за всю свою жизнь оступился...

— Мне приходилось убивать, или забыл?

— Это не в счет, тогда шла война. И ты был обязан делать это.

— Ну, завалил несколько дамочек на сеновале.

— Даже это приемлемо. Мальчишки — прирожденные авантюристы.

— Я не мальчик.

— Это точно.

— Тогда ближе к делу.

— Какова вероятность того, что какая-нибудь женщина может заявить, будто вы с ней... э-э-э... имели... скажем так, незаконные связи?

— Теперь я вижу, что ты и в самом деле адвокат.

— Ты не ответил на вопрос.

Я пожевал бычок и, ухмыляясь, откинулся назад.

— Я же не совсем ненормальный, старина. Я не раз и не два снимал шлюх и рад признаться в этом. Скажу больше, счастлив, что они тоже признают это. У меня отличные рекомендации.

Старик захохотал и снова откинулся в кресле. Лицо испещрили морщинки.

— Дог, да ты совсем еще щенок! Если будешь нести подобную чушь, то можешь распрощаться с наследством. Помаши своим десяти тысячам. Почему бы тебе не приврать немного?

— Я не такой спец во вранье как мои родственнички. Черт подери, даже когда я говорил правду, меня, бывало, распинали как последнего лгуна, так где же та грань между истиной и ложью? Все, чего я хочу, — это мои десять кусков.

Бой старомодных настенных часов прозвучал как знамение. Я смотрел на семейного адвоката и знал, что он вынужден озвучить приговор, который ему ужасно не хочется произносить. Я сидел и ждал. История эта стара как мир, но мне просто хотелось еще раз выслушать ее и убедиться в том, что ничего не изменилось.

— Никто не хочет, чтобы ты получил эти деньги, — выдал он наконец.

— Это же мизерная часть от их миллионов. Так зачем же тревожить скелет в шкафу? Не лучше ли смириться?

— Ты когда-нибудь читал отчеты о котировках акций, Дог?

— Ну, почитываю иногда, — пожал я плечами. — Они часто меняются, а я ненавижу играть.

— "Баррин индастриз" дышит на ладан.

— И десять тысяч окончательно доконают ее?

— Не совсем так. Завещание старика должно быть согласовано с завещанием его отца, и если у тебя на руках имеется копия брачного свидетельства твоей матери, то ты вполне можешь претендовать на право называться первым наследником.

— Да это просто фотокопия, сделанная лет сто тому назад. Филькина грамота. Насколько я понимаю, ты в курсе, что контора, в которой была сделана эта запись, сгорела, а священник и все свидетели давным-давно отправились на тот свет.

— Да, мне это известно. А ты-то как об этом узнал?

— Хотел убедиться, вот и все. — Я вынул изо рта окурок и бросил его в пепельницу, стоявшую на столе. — Значит, десять кусков мне не светят?

— Ничего не светит, Дог. Извини.

Я встал и лениво потянулся. На улице стоял прекрасный денек, и я собирался неплохо провести время.

— Поспорим? — спросил я.

— Только не с тобой, — ответил он. — Из всех родственничков именно ты унаследовал твердую линию рта своего деда, его волосы и даже манеру держаться.

— Погляди мне в глаза, — сказал я. — Чьи они?

— Не знаю, Дог. Не матери, это точно.

— Такие глаза были у моего отца. Этот малый, видать, наводил ужас на всю округу. Пошли выпьем по пиву. Похоже, ты лет десять в баре не бывал, никак не меньше.

— Накинь еще пять, и я отправлюсь за тобой хоть на край света. — Хантер поднялся из-за стола.

* * *

Она сказала, что ее зовут Шарман, но, несмотря на это французское имя, она с таким смаком, как может только полячка, отрезала ломоть настоящей, ароматной колбасы и засунула его между двумя кусками дрожжевого хлеба, который сама замесила незадолго перед тем. Когда она вышла из спальни, завернутая в банное полотенце (чудесные ножки и шикарная грудь) и с улыбкой впилась белыми зубками в сандвич, я не удержался, расхохотался, вылил остатки пива себе в стакан и поставил на проигрыватель пластинку Бетховена.

— Этот старик — просто класс! — поведала мне Шарман.

— Большой?

— Не-а, талантливый. Из тех, что всегда меня удивляли. — Она порвала сандвич на две части и прожевала. — Эй, Дог, он ведь не...

— Не родственник, — успокоил я ее. — Если сын станет покупать своему старику девчонку, полный беспредел настанет, правда ведь?

— Да уж. Но разве раньше не делали наоборот?

— Приходилось слышать об этом. Как-то дали одному мальчишке год, чтобы у того выросли волосы на лобке, и на очередной день рождения потащили в публичный дом. С бедняги сто потов сошло, но у него даже не встал, однако он уговорил дамочку соврать его папаше и отправился домой, хвастаясь направо и налево.

— Ты тоже прошел через это? — спросила она меня.

— Сладкая моя, к двадцати я был уже прожженным профи.

— А в двенадцать?

— Тогда — просто любителем с большим стажем, — сказал я. — Хантер хорошо с тобой обращался?

— Просто сказка. Наверное, стоит переквалифицироваться на старичков. — Она снова откусила от бутерброда и села напротив меня. Полотенце соскочило, но Шарман не успела вовремя подхватить его. Обмотавшись заново, она развалилась в кресле и вытянула свои стройные ножки на стеклянной крышке сервировочного столика.

— Может, скрестишь ноги? — сказал я.

— Угу... — Она прикончила бутерброд и облизала пальчики. — Я тебя смущаю?

— Нет, но ты меня заводишь, а я и так устал.

— Марсия до сих пор в себя прийти не может. Тебе понравилась моя подружка?

— Хорошая малышка.

— Она сдвинутая. Сидела на ЛСД, пока я не стащила ее. До сих пор сказывается. Но теперь она встречается только с нужными людьми. Ей кажется, что ты из ряда вон. Что ты с ней сделал?

— Ей нужна любовь. Кстати, собираюсь отправить ее завтра к одному моему старинному приятелю. Получит работу.

— Она мне сказала. Сто пятьдесят в неделю за письмо под диктовку. Губишь карьеру хорошей профессионалке.

— Весьма сожалею.