Сам Беседовский потом написал (в книге «На путях к Термидору»):

«Перспектива получения большого иностранного займа могла вызвать некоторый поворот настроений среди влиятельных членов Политбюро и непосредственного сталинского окружения…

Мне представлялось поэтому необходимым провести предварительную стадию переговоров на свой собственный страх и риск, с тем, чтобы поставить впоследствии Политбюро перед свершившимся фактом. Я прекрасно понимал, что задуманная мною программа действий являлась ни чем иным, как заговором против моего же правительства, и что в случае провала меня могут ожидать большие неприятности».

О том, чем завершились переговоры в Париже, рассказал Борис Бажанов:

«Делегация вернулась в Лондон с радужными и оптимистическими настроениями. Но Самюэль Хор занял позицию резко отрицательную – всё это блеф, и за этим нет ничего серьёзного. “Я сам еврей, – говорил Хор, – и хорошо знаю моих единоверцев; этот тип, представленный Беседовским, тип несерьёзный; не верьте ни одному его слову. Предлагаю запросить Москву, чтобы всё проверить в самом официальном порядке”».

Немного поразмышляв, правительство Великобритании посчитало точку зрения Сэмюэля Хора резонной.

Борис Бажанов:

«…английскому послу в Москве было поручено обратиться к Чичерину за подтверждением. Чичерин, конечно, ответил, что ему ни о переговорах, ни о займе ничего не известно, и он сейчас же запросит высшие инстанции (то есть Политбюро). На Политбюро он пришёл с горькой жалобой – вы меня ставите в дурацкое положение: вы ведёте переговоры с английским правительством и даже не считаете нужным меня, министра иностранных дел, об этом известить. Политбюро его успокоило: ни о каких переговорах никто и не думал».

Здесь Бажанов вновь не совсем точен. Нарком по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин 4 сентября 1928 года (то есть за четыре дня до начала англо-советских переговоров в Париже) выехал из Ленинграда в Германию на лечение и вернулся в Москву лишь 6 января 1930 года. Всё это время его замещал Максим Максимович Литвинов (Макс Моисеевич Валлах). Так что прийти в политбюро «с горькой жалобой» Чичерин никак не мог. А его заместитель Литвинов, по словам того же Бориса Бажанова, вёл себя с членами политбюро как с равными ему членами партии (запросто).

В книге Владимира Гениса «Неверные слуги режима. Первые советские невозвращенцы (1920–1933)» сказано о том, как относились к Беседовскому в Народном комиссариате по иностранным делам и в Центральном комитете партии:

«Замнаркоминдел Максим Литвинов отзывался о Беседовском как об “очень способном и хорошем работнике с большим кругозором, инициативой и знаниями”, который “выдержан и тактичен”. В ЦКВКП(б) Беседовского характеризовали “крепким и хорошим работником, умницей”».

С запросом английского посла кремлёвские вожди вскоре разобрались. И 27 декабря 1928 года члены политбюро, выслушав выступление Сталина, внесённое в повестку дня под названием «О тов. Беседовском», постановили:

«1) Признать, что т. Беседовский в своей беседе с Ремнантом неправильно осветил положение дел, дав англичанам повод думать, что мы можем, будто бы, пойти на “руководящую роль Англии в деле возрождения СССР”, и что не английские финансовые круги просят разрешения приехать в СССР, а советское правительство приглашает их приехать.

2) Указать тт. Довгалевскому и Беседовскому, что впредь до особого распоряжения из Москвы по вопросу английской делегации их беседа с англичанами должна ограничиваться вопросами выдачи виз».

В белоэмигрантские газеты попали сведения о том, что во время обсуждения этого вопроса члены политбюро называли Беседовского «потенциальным предателем», устраивающим «заговоры за спиной Политбюро». Не удивительно, что ему был вынесен выговор, и он был отстранён от дальнейшего ведения переговоров. По распоряжению Москвы резидент ОГПУ в Париже (тогда им был Яков Серебрянский) установил за первым советником полпредства негласный надзор.

Но в марте 1929 года британская делегация (вместе с Багговутом-Коломийцевым) всё же приехала в Москву. Её ждали. И 25 марта политбюро постановило:

«Советская сторона должна выдвинуть программу заказов и покупок продуктов английской промышленности для нужд СССР».

Однако завершалось это постановление категоричным утверждением, что активное экономическое сотрудничество между странами…

«…возможно только при возобновлении нормальных экономических отношений».

Для переговоров с англичанами была создана комиссия во главе с Георгием Леонидовичем Пятаковым, председателем правления Государственного банка СССР (он был назначен на этот пост вместо не пожелавшего возвращаться в СССР Арона Львовича Шейнмана). И всё-таки 6 июня политбюро вновь вынесло категоричное решение:

«Не вступать ни в какие переговоры с Англией о долгах, кредитах и пропаганде до фактического восстановления нормальных дипломатических отношений».

4 июля политбюро приняло новое довольно резкое постановление:

«Так называемые предварительные переговоры с агентами английского правительства и зондаж по этой линии отвергнуть».

Тем временем глава Иностранного отдела НКВД Меер Трилиссер начал получать от парижского резидента донесения о том, что замещавший полпреда первый советник советского полпредства Григорий Беседовский…

«…всё чаще и чаще, сам управляя автомобилем, уезжает по окончании работы из полпредства и возвращается обычно сильно навеселе…

Он проводит время в кутежах с парижскими кокотками, тратя на них большие деньги, морально разлагаясь с каждым днём».

Копии этих донесений отправлялись Сталину, и тот (где-то в самом начале сентября 1929 года) распорядился отменить все планировавшиеся ранее поездки гепеушников во Францию и вызвать резидента ОГПУ во Франции в Москву.

Как видим, кашу, которую заварили Владимир Багговут-Коломийцев и Григорий Беседовский, принялись расхлёбывать первые лица страны Советов. Вот почему все командировки своих сотрудников Трилиссер тотчас же отменил. Резидент ОГПУ во Франции Захар Ильич Волович, работавший в Париже под псевдонимом Владимир Борисович Янович, тоже был вызван в Москву.

Валентин Скорятин:

«Зоря Волович, как известно, был вхож к Брикам, когда те жили ещё на Водопьяном».

Стоит ли удивляться, что Захар Ильич тут же наведался к Брикам и Маяковскому, жившим уже в Гендриковом переулке.

Итак, Маяковский узнал, что его октябрьская поездка в Париж отменяется. Он рассказал об этом Брикам, конечно, не раскрывая истинных причин отмены. И Лили Юрьевна 8 сентября записала в дневнике, что «Володя не хочет в этом году за границу». Но при этом она решила, что так на него подействовали аргументы её и Осипа, и приписала: «Это влияние нашего с ним жестокого разговора».