Таким образом, Симон де Монфор, сражаясь в Лангедоке, продолжал вольно или невольно политику этого гениального императора. Учение богомилов и катаров вкратце сводилось к тому, что не просто «мир во зле лежит» в результате человеческого грехопадения, но изначально создан злым демиургом (творцом), каковым они считали Бога Ветхого Завета, не желая отождествлять Его с Отцом, пославшим Иисуса, не видя Троицы. Соответственно, и материя, как таковая, была для них злом, а значит и не могла быть преображена Божественными энергиями.

Не вдаваясь в подробности, скажем, что такой взгляд переносил ответственность за всяческие безобразия с человека на обстоятельства: «Не мы такие, жизнь такая». Тем не менее, от наиболее продвинутых адептов богомилы требовали тотального аскетизма, чтобы полностью освободиться от власти «злой материи». Наличную Церковь ни на Западе, ни на Востоке не признавали. В спасительность ее таинств не верили, чем подрывали устойчивость Христианского мира перед лицом исламского врага. И в целом, вносили смуту в социальные организмы, подрывая иерархические системы.

Что сделал император Алексей? Поскольку ересь получила широкое распространение в разных слоях общества, он учинил тщательное расследование и поиск главного проповедника. В ходе допросов таковой был выявлен. О последующих событиях (которые подлинно можно охарактеризовать как триллер) красочно повествует дочь императора Анна в своем жизнеописании императора «Алексиаде»:

«Василий – человек в монашеском одеянии, с иссохшим лицом, безбородый, высокого роста (весьма ловкий в распространении нечестивого учения). Самодержец, желая с помощью убеждений принудить Василия раскрыть перед ним самые затаенные мысли, воспользовавшись благочестивым предлогом, призывает его к себе. … Василий сначала притворялся; будучи настоящим ослом, напяливал на себя львиную шкуру и не поддавался на эти речи, однако, возгордился от похвал – ведь император посадил его с собой за стол. Во всем помогал Алексею и вместе с ним устраивал эту инсценировку его брат – севастократор. В конце концов Василий выложил учение своей секты. Каким образом это происходило?

Помещение, где находились императоры вместе с этим негодяем, открыто говорившим и выкладывавшим все, что у него было на душе, отделялось от женской половины занавесом, и находившийся за занавесом писец записывал все, что говорилось. Болтун возомнил себя учителем, император притворился учеником, а в это время секретарь записывал поучения Василия. Все дозволенное и недозволенное говорил этот богомерзкий муж и не умолчал ни об одной из своих богопротивных догм. Он с презрением отозвался о нашей теологии, оклеветал все церковное управление и, о ужас, святые храмы именовал храмами бесов; он также порицал и объявил дурным почитание тела и крови того, кто был первым архиереем и первой жертвой.

Что же дальше? Император сбрасывает маску и подымает занавес. Собрался весь синклит, сошлось воинство, присутствовало также высшее духовенство. На патриаршем троне столицы восседал тогда блаженнейший среди патриархов господин Николай Грамматик. Было оглашено богопротивное учение Василия, улики были неопровержимыми».

Надо отдать должное императору-интеллектуалу. Он не отправил ересиарха немедля на костер, но долгое время содержал его в заключении, периодически с ним полемизируя. И лишь убедившись в бесполезности сего, он назначил день массовой казни.

«Все обвиняемые в богомильской ереси были выведены на средину, и самодержец приказал вновь подвергнуть допросу каждого из них. Одни признали себя богомилами и ревностно отстаивали свою ересь, другие же совершенно отпирались, называли себя христианами и ничего не признавали, когда их обвиняли другие. Тогда Алексей, нахмурив брови, сказал: “Сегодня будут зажжены два костра, в центре одного из них в землю будет вбит крест; затем каждому будет предоставлен выбор: желающие умереть сегодня в христианской вере, отделившись от остальных, вступят в костер с крестом, придерживающиеся же богомильской ереси будут брошены в другой костер. Ведь лучше самому умереть как христианину, чем, оставаясь жить, подвергаться преследованиям как богомил и возмущать совесть многих людей. Итак, пусть каждый идет туда, куда захочет”. Объявив об этом богомилам, император сделал вид, что покончил с этим делом.

Обвиняемые были сразу же взяты и уведены, а в это время собралась большая толпа стекшегося отовсюду народа. В месте под названием Уиканистр разожгли костры в семь раз, как говорит пророк, сильнее, нежели как их обыкновенно разжигали. Огонь поднялся до небес, в одном из костров находился крест. Так как все они должны были быть сожжены, то каждому обвиняемому был предоставлен выбор вступить в тот костер, который он пожелает. Те, кто придерживался православия, видя свое безвыходное положение, подошли к костру с крестом, чтобы принять истинно мученическую смерть. Нечестивцы же, придерживающиеся мерзкой ереси, обратились к другому костру. Когда они готовы были вместе броситься в костры, все присутствующие стали жалеть христиан, которые должны были сгореть, и выражали сильное недовольство императором, не зная о его намерении. Но приказ императора предупредил палачей и не дал им свершить своего дела. Получив, таким образом, надежные доказательства того, кто является истинным богомилом, император отпустил с многочисленными наставлениями ложно обвиненных христиан. Богомилов же он вновь заключил в тюрьму, причем нечестивого Василия отделил от остальных. Некоторых из них он сам ежедневно призывал к себе, поучал, увещевал отречься от мерзкой веры, других же он приказал ежедневно посещать наиболее достойным священникам и наставлять их в православной вере, увещевая отречься от богомильской ереси. Одни из еретиков исправились и были освобождены из-под стражи, другие в ереси окончили свою жизнь в тюрьмах, хотя и имели полный достаток в пище и одежде».

Ну, а нераскаянного Василия, разумеется, в конце концов, все-таки сожгли. Но идеи, как известно, не горят…

Битва обреченных

На юг Франции ту же самую ересь бродяги-проповедники занесли через византийские владения в Италии. В Лангедоке поддержку они вскоре обрели у весьма влиятельных сеньоров. Так что они отнюдь не были беззащитными жертвами «кровавого палача» де Монфора.

Более того, с вступлением в конфликт арагонского короля Педро II сами крестоносцы оказались на краю гибели. Педро объявил, что готов защитить законные права самых могущественных феодалов края, а по совместительству покровителей еретиков Раймонда VI графа Тулузского и Раймунда Роже графа де Фуа. В сентябре 1213 года король Арагона вступил в Лангедок и потребовал, чтобы Симон де Монфор «очистил помещение». Тот, разумеется, ответил отказом и тогда объединенные силы его противников перешли в наступление, отвоевывая один город за другим.

Когда они осадили Мюре, на выручку гарнизону поспешил сам предводитель крестоносцев. И настал момент истины.

Битва, состоявшаяся под стенами городка, абсолютно уникальна, а между тем известна совсем не столь широко, как того заслуживает. Что и немудрено. Ведь рассказ о ней разрушает устоявшиеся клише. «Палач» вдруг оказывается героем и военным гением.

У Монфора было