около тысячи рыцарей и примерно шестьсот пехотинцев. Под командованием дона Педро и лангедокских феодалов было 2,5 тыс. рыцарей и по разным оценкам от 40 до 50 тыс. пеших воинов.

Казалось бы, соотношение сил было абсолютно беспрецедентным. Но воинов Креста это не остановило.

Вот как описывают битву «Хроники» Гильома де Пюилорана, Тулузского католического клирика:

«Король Арагонский стал готовиться к бою, хотя граф Тулузский, напротив, советовал остаться в лагере, чтобы осыпать стрелами и дротиками кавалерию осажденных, с тем, чтобы потом, ослабив их таким образом, вернее на них напасть и с большею легкостью изрубить или обратить в бегство, ибо они, за неимением съестных припасов, не могли оставаться в замке; но король не пожелал к нему прислушаться, приписав этот совет страху, и назвал графа трусом. И потому, выстроив свои войска в боевом порядке, он вступил в битву, и первый натиск был поручен графу де Фуа, за которым следовали каталонцы и множество солдат. С другой стороны, как мне известно от сеньора Раймонда, последнего графа Тулузского (который, в силу своей тогдашней неспособности сражаться из-за своего возраста, был препровожден верхом на коне, взятом под уздцы, на вершину холма, откуда мог наблюдать за сражением), выступил граф Симон со своими людьми, выстроенными в три отряда, согласно порядку и обычаю воинского искусства, как он его понимал, таким образом, что последние ряды, ускорив шаг, могли атаковать одновременно с первыми, и зная, наверное, что удар, нанесенный всеми вместе, приводит к победе; и они с первого же натиска так потеснили врага, что гнали его перед собой по равнине подобно тому, как ветер гонит пыль по земле, и бегущие старались как могли укрыться за последними рядами своего войска. Затем победители повернулись в ту сторону, где был король, чей стяг они различили, и устремились на него с такой яростью, что звон оружия и грохот битвы долетели по воздуху до места, где находился тот, от кого я услышал этот рассказ, так, как если бы лес рушился под ударами множества топоров. Там был убит король со множеством знатных арагонских сеньоров, которые полегли вокруг него. Остальные обратились в бегство, и многие во время этого были убиты. Сам граф Тулузский и граф де Фуа, равно как прочие, обязаны своим спасением лишь поспешному отступлению…»

Из других источников мы знаем, что решающую роль в сражении сыграла не столько непреклонная воля крестоносцев и их предводителя, сколько цепочка событий, которые тоже, впрочем, иначе чем Божьей волей объяснить трудно.

В критический момент боя, когда крестоносцы и арагонцы сошлись по всему фронту в жестокой рубке, французский рыцарь Бушар де Марли с небольшим отрядом внезапно нанес удар по левому флангу альбигойцев, чем посеял там панику. Король Педро лично бросился туда спасать положение.

Но дело в том, что два крестоносца Ален де Руси и Флоран де Вилль еще перед боем сговорились непременно найти и сразить короля. Тот же, в свою очередь, перед самым сражением поменялся доспехами с рыцарем Гомесом. На него и набросились два француза.

Увидев это и поняв, что ищут его, король бросился на помощь другу. Хронисты говорят, что накануне Педро провел бурную ночь и был не в форме. Вступив в схватку с крестоносцами, он внезапно выронил секиру и тут же Ален де Руси ударом в грудь сразил его наповал. Именно гибель короля и спровоцировала паническое бегство всего войска. Разгром был полным. Альбигойский союз потерял по разным источникам от 10 до 20 тыс. воинов. Крестоносцы – 150 рыцарей.

Именно эта битва и определила исход войны. И хотя сам Симон де Монфор позже был убит под стенами восставшей Тулузы, еретикам был нанесен смертельный удар. Борьба, начатая в Византии, завершилась в Лангедоке.

Но не закончилась борьба Монфоров. Младший сын и полный тезка победителя альбигойцев был столь же принципиален и несгибаем, как и его отец. Их род имел владения и в Англии. И именно там развернулась его битва уже не за Веру, но за Свободу. Он возглавил восстание баронов против тирании короля Генриха III. Тот тоже был, как говорится, сын своего отца – Иоанна Безземельного, который был вынужден подписать «Великую хартию вольностей». И вплоть до самой смерти потом стремился ее опротестовать с оружием в руках.

Генрих по молодости Хартию соблюдал, но постепенно все активнее стал эмансипироваться от «гражданского контроля». Вот тогда Симон де Монфор сотоварищи и заставили его подтвердить принципы этого документа в «Оксфордских провизиях». Какое-то время, когда разгромленный в битве король вместе с сыном пребывал в заключении, Монфор, почти как много позже Оливер Кромвель, был протектором Англии.

Как и последний, Симон имел крутой нрав, и часть баронов поддержала сбежавшего из заключения сына короля, принца Эдуарда. В решающей битве Монфор был разбит. Тело павшего предводителя повстанцев было разрублено на куски, которые в назидание разослали по городам Англии.

Но парламентскую систему, родившуюся в результате этих кровавых событий, упразднить было уже невозможно. Английская свобода начала обретать законодательную основу. И характерно, что апеллировали ее создатели к «добрым законам короля Эдуарда». Предпоследний англосаксонский король Эдуард Исповедник ассоциировался с исконной вольностью. В пропагандистских целях Генрих даже назвал своего сына Эдуардом и всячески демонстрировал свое почитание его святого тезки.

Обращаясь к саксонским древностям, мы действительно видим прообраз парламента Витигаемот, восходящий еще к древнегерманским воинским собраниям. Однако есть мнение, что источник был не единственный, что отчасти на формирование принципов парламентаризма повлияли церковные соборы. И здесь мы обнаруживаем удивительное – первым епископом Кентерберийским, созвавшим первый собор в Англии, был священник Феодор из Тарса, выходец из Империи ромеев. Так что Англиканская Церковь имеет весьма неожиданные корни. И кому-то покажется не менее странным, что дочь последнего саксонского короля стала русской княгиней…

Маньяк и Суровый

В Сиракузах, древней столице Сицилии, на набережной есть неплохо сохранившееся фортификационное сооружение – Кастелло Маниаче. Разумеется, первое, что приходит в голову – Замок «Синей бороды», Дракулы, или еще кого похуже. Однако крепость названа в честь византийского полководца Георгия Маниака (фамилия такая). Впрочем, и маньячные черты в нем тоже явно присутствовали.

Он вообще, по воспоминаниям современников, был какой-то аномальный. Историк и царедворец-интриган Михаил Пселл сообщает:

«Его рост достигал чуть ли не трех метров, и чтобы смотреть на него, людям приходилось закидывать головы, словно они глядели на вершину холма или высокую гору; его манеры не были мягкими или приятными, но напоминали о буре; его голос звучал как гром; а его руки, казалось, подходили для того, чтобы рушить стены или разбивать бронзовые двери. Он мог прыгать как лев, и его хмурый взгляд был ужасен. И все остальное в нем было