Шейн надолго задумался. Воцарилась дружественная тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в камине. Через какое-то время Шейн спросил, не глядя на Миру:

— Настоящее имя ты мне не скажешь?

Мистраль встала с дивана и подошла к камину, чтобы подбросить несколько поленьев. На самом деле в очаге горело достаточно дров, но ей захотелось потянуть с ответом. Почему она не назвала имя и не протянула руку для пожатия, как при деловом знакомстве? Это еще один неприятный момент. Если знакомство не имело перспектив и человек, предположительно, надолго в ее жизни не задержится, она предпочитала отшутиться. Рассказать историю про Миледи проще и разряжает ситуацию. Люди веселятся на этот счет и с радостью продолжают поддерживать семейную шутку, это лучше, чем снова выдерживать на себе пустой или удивленный взгляд. А потом начать объяснять, что маме показалось очень хорошей идеей назвать дочь в честь северо-западного холодного ветра, который сбивает человека с ног и вырывает с корнем деревья. Это как если бы ее назвали муссоном, торнадо, или бризом.

А учитывая тот факт, что Шейн и так уже знает слишком неприятный аспект ее жизни, шокировать его еще больше не хотелось. Поэтому она снова села на диван и напечатала

Не сейчас.

Шейн стал с интересом ее рассматривать.

— Ты скрываешься от правительства?

Мира саркастически приподняла одну бровь.

— Тогда, может, кому-то должна много денег?

Вторая бровь присоединилась к первой.

— Не бойся, я тебя не выдам. Но можешь не говорить, твое право. Я уже пойду, тебе надо переварить первое нормальное общение со мной. Дашь мне свой номер? Чтобы я мог писать тебе, если вдруг захочу поиграть в карты.

Закрывая дверь за Шейном, Мистраль улыбалась. Он забавный, что не очень соответствует его немного суровому виду. Возможно дело в бровях. В спокойном состоянии между бровями пролегает складка, но стоит ему скривить губы в ухмылке, как лоб разглаживается, и перед тобой сидит другой, добрый и приятный человек.

Вот только свалился он на крыльцо Миры в не то время.

Назавтра Шейн пропал. Его машина стояла на месте, но он не выходил на пляж с чашками, его не было видно в кресле-качалке, и телефон Миры молчал. Зря она дала ему номер. Это была просто вежливость с его стороны, зато теперь Мистраль постоянно поглядывала на свой мобильник. После чаепития у камина она вдруг осознала, насколько была отрезана от мира все это время. Сейчас ей хотелось, чтобы рядом был человек, но тот единственный, который находился достаточно близко, скорее всего, успел устать от ее депрессивного настроения.

Мистраль пыталась вернуться к работе, но текст не ложился на музыку, и она бросила это занятие. День прошел бесполезно, пусто.

На следующий день тоже была тишина. Мира могла бы сама написать сообщение, но в ее правила не входило кому-то навязываться, особенно если этот кто-то — мужчина. К вечеру одиночество стало невыносимым, Мистраль надела шапку, толстовку и вышла на улицу. Нужно было пройтись. Она еще ни разу не исследовала окрестности. Продуктов у нее хватало, не было нужды идти в деревню. Вместо этого она решила подняться на утес.

Панорама, открывавшаяся Мире, оказалась просто невероятной. С одной стороны был виден Монк-Бэй, с маленькими забавными домиками, а на много миль вокруг простирались поля, напоминавшие лоскутное одеяло. Если же повернуться спиной к деревне, то взгляд устремлялся в бескрайний океан, где не было видно линии горизонта. Утес отвесной стеной уходил в воду. Там, внизу волны разбивались в пену о скалы.

Мира недооценила температуру воздуха и силу ветра на вершине утеса. На пляже было холодно, но наверху не спасала даже толстовка, ветер пробирал до костей, пальцы леденели.

Поэтому Мистраль поспешила к дому, к любимому дивану напротив камина. На двери колыхалась записка, приклеенная куском пластыря. «Ты умеешь играть в карты?». Почерк был незнаком, но этого и не требовалось.

Почему записка? Мира сорвала ее с двери и побежала к соседнему коттеджу. Долго стучать не пришлось, Шейн открыл почти сразу. Растрепанный, в сером толстом свитере под горло, джинсах и в рыжих вязаных носках с черными глазками и красными носами. Предположительно, это были оленята Рудольфы.

Мистраль с трудом оторвала взгляд от оленят и вопросительно подняла листок с болтающимся пластырем.

— Я писал. В «телеграм» и «вотс-ап». Ты не отвечала, — и он отошел, впуская Миру внутрь. Мистраль достала телефон и проверила сообщения. Их было двадцать два. На утесе не было вай-фай, она и забыла.

— Проходи, ты знаешь, как тут все устроено, — проговорил Шейн и скрылся на кухне.

Мира прошла в гостиную. Этот коттедж, и правда, был копией соседнего, если не обращать внимания на разбросанную повсюду одежду. Из-под дивана выглядывало горлышко бутылки, на столике стояло четыре грязных кружки, рядом мерцал ноубук. Соблазн был велик, но Мистраль не стала в него заглядывать. Вместо этого она подошла к камину, протянула к нему руки и только сейчас поняла, как сильно замерзла. Ее начало знобить.

Из кухни вернулся Шейн с уже знакомыми чашками. Протягивая одну из них Мире, он случайно дотронулся до ее ледяных пальцев и поморщился.

— Тебе одолжить денег на куртку? — строго спросил он, и подтолкнул ее локтем к дивану.

Затем он закрыл ноутбук, поставил свою чашку на столик рядом с грязными, и принялся бегать по дому, периодически поднимая вещи с пола, рассматривая их и небрежно выпуская из рук, на прежнее место. Скоро он вернулся с клетчатым пледом и бросил им в Миру.

«З» — значит Забота.

Мистраль укуталась в плед и поежилась. Она сделала глоток и удивилась, так как это оказался не привычный чай, а ароматный глинтвейн. Как же восхитительно! Взгляд ее снова упал на записку, зажатую в руке. Она покрутила ею у носа Шейна, который сел рядом и потянулся к своей чашке.

— А-а, карты. Так ты умеешь играть?

Мира отрицательно мотнула головой.

— Значит научишься. И да, сегодня у нас глинтвейн. Мы празднуем мой выход из кризиса. Я все это время писал книгу.

И он легонько стукнул краем своей чашки о ее. Мира взглянула на его правую руку и увидела пластырь, намотанный на указательный палец. Шейн проследил за ее взглядом.

— Консервы, — сказал он. — Пытался открыть. Перед этим пришлось проверить их срок годности. Кассирша в деревенском магазине считает своим долгом меня обокрасть, и я бы не удивился, если бы она и отравить меня решила.

Мира прыснула и вопросительно подняла бровь.

— Не спрашивай, почему. — Шейн сделал еще один глоток. — На мои требования дать жалобную книгу, она достала из кармана помятую салфетку, бросила сверху огрызок карандаша, мерзко ухмыльнулась и сказала «Пиши!». Когда я вернусь к цивилизации, точно натравлю на нее инспекторов со всевозможных инстанций.