– Уизерс, я буду в малой гостиной вместе с матушкой. Не могли бы вы направлять всех гостей туда?

– Будет исполнено, леди Лилит.

– Но сначала проведите их в столовую. Люди будут совершенно без сил после такого долгого стояния на солнце. – Я поворачиваюсь, чтобы поговорить с Фредди, но он уже отдал лакею свои трость и цилиндр, схватил с подноса бокал вина и, открыв дверь в кабинет отца, торопливо прошел внутрь.

В малой гостиной царит восхитительная прохлада, ибо солнце давно уже перестало светить в ее высокие окна. Я советую маме сесть рядом с вазой душистых цветов, которая стоит перед камином. Сама я не сажусь, чтобы приветствовать гостей. Более часа столпы общества, в основном члены британской аристократии, но также и те, кто приехал из-за границы, выражают нам свои соболезнования по поводу кончины герцога, а мы с мамой любезно их принимаем. Ноги скоро начинают ныть, а голова так раскалываться, что мне едва удается не хмурить брови. Мне приходит в голову, что от нас с матушкой требуется не только скрывать наше горе, держаться с достоинством и не терять самообладания, что бы мы сейчас ни чувствовали, но мы также должны помогать людям, которых едва знаем, подыскивать подобающие слова. Нам, как хозяйкам, встречающим гостей, и самым близким членам семьи усопшего полагается делать все, чтобы те, кто пришел в наш дом, чувствовали себя непринужденно, какая бы буря ни бушевала при этом в наших собственных сердцах. Чего же стоят все эти выражения сочувствия, если взамен от тебя требуется такое напряжение воли и такой несгибаемый стоицизм? Вся эта мишура и церемонность: угощения, цветы, то, как следует себя вести, – все это предназначается для людей, не связанных с семьей покойного. Что за негодяй был тот, спрашиваю себя я, кто решил, что убитые горем родственники усопшего, только что опущенного в могилу, должны устраивать прием в те самые минуты, когда им хочется одного – остаться одним, чтобы скорбеть об утрате?

– Лилит. – Тихий мужской голос прерывает мои раздумья. – Лилит, мне так жаль.

Я поворачиваюсь и вижу виконта Льюиса Харкурта, входящего в комнату уверенным шагом человека, который знает, какое высокое положение он занимает в обществе, и гордится им. Он подхватывает мою затянутую в перчатку руку, коротко целует ее и задерживает в своей. – Как ты бледна, – говорит он, – и как невыразимо прекрасна.

– Льюис. – Я выжимаю из себя чуть заметную улыбку. В конце концов, какими бы ни были обстоятельства встречи, разве не должна девушка радоваться при виде своего жениха?

– Твой отец был замечательным человеком. Нам всем будет его не хватать. – Он замолкает и придвигается ко мне ближе. Я ощущаю исходящее от его тела тепло. Я девушка рослая, и все же ему приходится наклониться, чтобы приблизить губы к моему уху. – Если я могу тебе чем-то помочь… что бы это ни было… достаточно только сказать. Но ты же и сама прекрасно это понимаешь, моя драгоценная Лили, не так ли? – Он проводит рукой у меня за ухом. – О, как мило, – заигрывающе произносит он, распрямляя перед моим лицом согнутую ладонь, на которой сидит большая бабочка. – Должно быть, она приняла тебя за цветок.

– Льюис, ради бога, сейчас не время для салонных фокусов.

– Я просто хотел увидеть, как моя девочка улыбается, – отвечает он.

Я невозмутимо смотрю на него. Если у меня на мгновение и мелькает мысль, что я могла бы сказать ему о незваном духе, голос которого слышала, я быстро отбрасываю ее прочь. Разве он может отнестись к этому серьезно? Я уже привыкла к его обыкновению прибегать к магии в самые неподходящие моменты, а также к манере демонстрировать ловкость рук, достойную фокусника из мюзик-холла. Но я понимаю, что нынче он старается не просто из желания меня развлечь. Он хочет лишний раз напомнить мне, что нас с ним связывают особые узы, ибо мы оба рождены волшебниками. Как будто мне надо об этом напоминать. Это и есть одна из главных причин, которые заставили меня не противиться браку с ним, браку, которого всегда желали мои родители. Думаю, в последние дни жизни отец находил утешение в мысли о том, что мне предстоит связать свою жизнь с богатой, влиятельной и уважаемой семьей. Мы с Льюисом росли вместе. И его, и мои родители принадлежали к сливкам общества и вращались в самых высших кругах. Кроме того, наши отцы, хотя и не были друзьями в строгом смысле этого слова, оба принадлежали к ведовскому Клану Лазаря. Граф Винчестер немного завидовал более высокому положению моего отца в клане. Из-за того, что он должен был мириться с тем, что он всего лишь граф и в аристократической иерархии стоит ниже, чем герцог, ему было тем более досадно, что он также должен склоняться перед моим отцом и в его ведовской ипостаси. Да, мой отец не считал отца Льюиса своим другом, но они уважали друг друга, ибо оба понимали, какое положение занимают в этом мире такие необычные семьи, как наши.

К тому же мои родители были не единственными, кто считал Льюиса блестящей партией. Большинство из тех, кто находится в нашем доме сегодня, ничего не знают о его принадлежности к ведовскому клану; для них он просто один из самых завидных женихов Лондона. Милый Льюис, полагаю, всегда смотрел на себя именно под этим углом зрения. Он хорошо знает, насколько привлекателен для женского пола со своими золотистыми волосами, ярко-голубыми глазами и непринужденной грацией. Ему известно, какой ошеломляющий эффект он производит на молодых дам и сколько мамаш с восторгом согласились бы отдать за него своих дочерей. Должна признаться, я нахожу его привлекательным, ибо не поддаться его обаянию было бы нелегко. И я привязана к нему. Но это привязанность, порожденная детской дружбой и многими годами общения. В ней чего-то не хватает, по крайней мере так кажется мне. Полагаю, он любит меня, но я не настолько наивна, чтобы воображать, что его чувства ко мне были бы теми же, если бы я не была дочерью герцога и наследницей звания Верховной Ведьмы.

Ну разве не глупо с моей стороны тосковать по романтической любви, как какая-нибудь простодушная провинциалка? Да и существует ли она в действительности, эта самая любовь?

После нескольких минут, когда он изо всех сил старался оказывать мне знаки внимания, Льюис отправляется к маме, чтобы выразить ей свое сочувствие, я же незаметно удаляюсь. У меня нет ни малейшего аппетита, однако я ухожу в столовую под предлогом: мне нужно поесть. Но на самом деле я просто хочу убедиться, что ни один из наших гостей не обделен вниманием и ни в чем не нуждается. Никто из них не может уйти, пока его как следует не накормят и не напоят; чем скорее гости разойдутся, тем лучше я буду себя чувствовать. Но едва мне приходит в голову эта мысль, как меня охватывает чувство вины. Большинство этих людей приехали к нам, потому что наша семья им небезразлична. Мне не следует быть такой неблагодарной. Я не должна испытывать злость от их присутствия. И все же, когда я гляжу на этих богато одетых мужчин и женщин, которые сейчас сосредоточенно едят и пьют, мне трудно видеть в них людей, скорбящих вместе с нами. Скорее они представляются мне завсегдатаями званых обедов, явившимися сюда, чтобы посмотреть на других и показать себя, чтобы, демонстрируя свои модные наряды, постараться перещеголять друг друга.

Но как только я перестаю думать на эту тему, мое спокойствие прерывает появление отца Льюиса, графа Винчестера. Его присутствие, как всегда, выбивает меня из колеи. Я знаю, сегодня он будет пристально за мной наблюдать, и если ему удастся найти способ сместить меня с унаследованного мною места во главе клана и поставить туда Льюиса, он непременно это сделает. Для него брак между мною и его сыном – самый легкий и верный путь к власти.