— Ночь Святых Огней и изгнание Темной страны не скоро забудутся, кардинал. Вы же не хотите, чтобы народ больше верил в силу огня, чем в силу воды?

— Нет! — сорвалось у толстяка, а по виску потекла капелька пота — такое напряжение им овладело. — Простите, сир, но вера в силу огня зиждется только на одном маге, и сила эта влита в слабое человеческое тело, пусть и с короной на челе.

Неприкрытая угроза. И о втором носителе огненной крови никто, кроме горцев, еще не знает. Что ж…

— Позволю себе напомнить, ваше чистейшество: весь восток верит в эту силу и без огненного мага на троне, и эта вера существует столько же, сколько живут на свете аринты. У них есть мощный аргумент, против которого вам сложно возразить. Любая магия — это пламя, горящее в Очаге, даже если это пламя — зеленое. Эальр существует, пока горят пять его магий, сотворяющих мир ежесекундно.

— Это лишь гипотеза, — отмахнулся жрец. — Магия — бесчеловечное наследие айров, возомнивших себя богами. Магия поставила одних людей над другими, которым не так повезло. Магия сделала своих хранителей бесчеловечными. Посмотрите на ваших любимцев ласхов: в них уже почти ничего человеческого не осталось. Маги никогда не завоюют любовь простых людей, ее лишенных, и только мы можем дать им утешение и надежду выжить в этом мире. Одно только явление Безымянного уничтожило айров и развеяло. Вода — основа жизни, потому Бог и благословил нас и тех, кто принимает его волю из наших рук. Люди не пойдут за магами, а за нами — пойдут. Ночь Святых Огней забудется, человеческая память угаснет быстро.

— Но вы можете воспользоваться ее плодами в своих интересах. Можете обратить любовь простых людей и их благодарность за избавление от темных в свою пользу.

— И как же?

— Признайте Роберта Сильного святым, и память о нем будет служить и вам, а не только мне и моей власти. Чудо он явил, не так ли? Так разве не по воле Безымянного оно свершилось? А я со своей стороны не буду сжигать в отместку за покушение на мою особу ни монастырь, где свили гнездо две гадюки — мои сестры, ни ваши личные владения, кардинал Трамас.

Вот так и живем. Он мне — угрозу, я ему — шантаж.

Кардинал вытащил платок из рукава мантии, промокнул вспотевший лоб.

— Боюсь, это невозможно, сир. Для таких решений нужно собирать конклав. Я же не глава церкви Безымянного, я лишь его наместник…

— Кто же этого не знает, кардинал. Ваша главная святыня и главный храм — на землях наших врагов, и ваш Первосвященник — инсей, что не может не беспокоить меня и равнинную аристократию. Вы боитесь, что за такую инициативу вас накажет Первосвященник? — проницательно заметила я. — Думаю, мой завтрашний запрет на беспошлинный ввоз любых товаров по линии вашего неприкосновенного прежде ведомства поможет в нашем с вами общем деле. Первосвященник будет только благодарен за вашу инициативу и решение возникшей проблемы.

Побагровевший Трамас смотрел на меня выпученными глазами, словно впервые увидел.

— Вы… Вы… Ва… ваше величество, вы же этого не сделаете? Регентский совет это не благословит! То есть не утвердит!

— Боюсь, тут вы останетесь в подавляющем меньшинстве. Весь цвет аристократии Гардарунта сильно зол на инсеев и мечтает вернуть украденное ими и их союзниками-шаунами.

— Я сделаю все, что в моих силах, сир. Но дело не быстрое… церковная бюрократия…

— …действует стремительно, когда дело касается прибыли. Я посчитал, что за неделю только на десятинной пошлине мы можем построить маленькую крепость. А за двадцать процентов — закупить продовольствие на месяц для небольшого городка.

— Двадцать процентов? — взорвался кардинал. — Это грабеж!

— Грабеж — это все сто. Меня устроит и половина.

Мы торговались еще полчаса и сошлись на том, что начну я все-таки с десятины, но каждый день буду поднимать пошлину на пол-процента, пока не дойду до пятидесяти, дабы поторопить Чистейших.

А там и Агнесс доставили.

Таррэ не позволил мне присутствовать на допросе лично.

— Мы зажжем для вас факел в допросной, — напомнил он о том, что белые воины знали некоторые методах шпионажа Роберта, а теперь и мои. Потому они никогда не зажигали живой огонь при важных беседах. — Мы не можем рисковать, у нее могут быть еще какие-нибудь темные сюрпризы от Дирха.

Но я столкнулась с ней на лестнице, когда Миар и стражники вели принцессу и сопровождавшую ее крупную женщину в украшенной кусочками зеркал одежде настоятельницы. Арестантка вскинула голову, и снова я увидела то же прекрасное, но перекошенное лицо в обрамлении белокурых локонов, испачканные слюной злые алые губы, а в потемневших от ненависти глазах — приговор себе.

— Я отомщу за Адель! — прошипела она, подавшись ко мне, но красавчик Миар бесцеремонно перехватил и подтолкнул ее, заставив ускорить шаг.

Как вас много, желающих моей смерти.

Я наблюдала за допросом, сидя в кресле, ероша теплую шерсть гончей Дорри и уставившись на огонь, зажженный в камине в моих покоях. Этому трюку — видеть сквозь любой горящий огонь так, словно ты сам им становишься и твоя душа плещется огненными сполохами — тоже Роберт научил. И он же сотворил фантомную собаку, ничем не отличимую от настоящей внешне, кроме способности жить в огне, как мифические саламандры.

Единственный недостаток такого наблюдения на расстоянии: невозможность выбрать удобный ракурс. Я ощущала себя подвешенным на стену факелом. Не самое приятное чувство и не самый лучший обзор, но это лучше, чем томиться от неизвестности.

Когда взгляд белокурой стервы падал на лицо Миара, в лице принцессы появлялась безумная алчная похоть. Ее воля, она бы сожрала вейриэна, предварительно изнасиловав, как Виолу. Интересно было бы столкнуть моих врагов. Увы, на Таррэ вторая после Адель шлюха королевства посматривала менее благосклонно.

Конечно, она все отрицала. Сестра, видите ли, с ней не делилась такими тайнами.

А потом белоглазый, которому надоела ее ложь, выпустил из ладони ей в лицо яркий луч белого света. Даже я на миг зажмурилась — так резануло глаза. Да что там глаза — словно меч в сердце вошел и провернулся. Миг, и все прошло, но пот страха потек по спине.

— Не надо! — Агнесс дико завизжала, вырвалась из рук стражника и покатилась по полу, царапая себе лицо и тело. Ужасное зрелище. Присутствующий тут же Миар с трудом ее поймал и, заведя ей руки за спину, поднял. Роскошная белокурая грива двадцатилетней женщины теперь свисала паклей, едва прикрывая пикантно обнажившуюся грудь. Когда она успела разорвать на себе платье, ловкачка?

— Разве не был проведен обряд экзорцизма, хранительница? — спросил Таррэ у женщины с рублеными чертами лица и большими, как у кузнеца, руками, привыкшими к тяжелой работе. Ее маленькие темные глаза ничего не выражали, но презрительно поджатые губы и гулявшие желваки на скулах говорили, что монашка не чужда страстей.

— Был, — коротко бросила она, одарив вейриэна брезгливым взглядом. Еще бы. На ее глазах свершалось святотатство: «белый дьявол» интересовался изгнанием дьявола из ее подопечной, невинной овечки!