был давать бакчиш[15][16]. Пришедши к пристани, взял там двувесельную лодку и поехал к драгоману (переводчику Порты), который произведен был в сей чин дни за два. Дом его стоял на самом берегу залива[17] отделяющего от Константинополя Перу и Галату. Он был тогда у визиря, и я принужден был тщетно дожидаться его около двух часов. Сидя у него один, представлял себе в мысли разные бедствия, которые в тогдашних обстоятельствах легко со мною случиться могли. Опасался я, чтобы не обременили меня оковами и не заточили туда, где множество несчастных помирает как от нужды, так и от поветрия. Боялся также и скоропостижной смерти, поелику Порта уведомлена уже была о том, что я отправил в Россию двух курьеров, из коих один снабжен пашпортом от аглинского посланника, а другой от прусского, и мне не безызвестно было, что у турков во время войны запрещается под смертною казнию не только посылать оных, но и писать письма к кому бы то ни было, и запрещение сие толь строго наблюдается, что и самомалейшее отступление от него сопровождается обыкновенно неизбежною пагубою[18]. И как не мог упустить, чтобы не дать знать благовременно своему двору о объявлении войны, дабы чрез то предупредить нечаянные набеги, то непременно бы заплатил за то жизанию, если бы не пришло мне на мысль испытать вышеозначенное крайнее средство для умягчения хотя несколько жестокости Порты и избавления себя от явной погибели, в чем и небезуспешно остался. Я, не могши дождаться драгомана, вознамерился ехать прямо в Едикуль[19], дабы искать спасения в том самом месте, которого во всякое другое время и одно имя поражало меня страхом и ужасом[20]. Расстояние оного от дому драгомана было морем около двух часов езды на гребли, и надлежало объехать кругом весь почти Царь-град. На то время случилась в заливе ужасная буря, и ехать было толь опасно, что встречавшиеся на больших судах кричали гребцам моим: не с ума ли они сошли, что в такую жестокую погоду на лодке плывут, или хотят нарочно утопить гяура, т. е. неверного. Я чувствовал тогда себя в крайней опасности: однако ж будучи угрожаем не меньшею того бедою, принужден был продолжать путь к Едикулю, прося только гребцов, чтоб они судно держали далее от берега, где пенящиеся валы с великим шумом раздроблялись и чрез сильное отражение от камней могли легко затопить нас, поелику и без того непрестанно плескалась вода в лодку. Наконец достиг я одной пристани неподалеку от Едикуля и, вышед на берег, прибрел к большим воротам сея крепости, в которую вход не менее Ахеронтовой[21] крепости ужасным быть казался. Там, коль скоро увидели меня стражи[22], тотчас со всех сторон окружили и спрашивали свирепым образом: кто я таков и зачем к ним пришел. Когда же я им объявил, что имею дело до их коменданта, тогда они стали говорить со мною несколько тише и один из них пошел доложить обо мне коменданту.

Между тем старший позвал меня к себе в караулъню и посадил возле себя на войлошную софу, а потом приказал дать трубку табаку и подчивал кофием, делая все сие не из учтивости, но с намерением, чтоб получить от меня хороший подарок, в чем как он, так и прочие его товарищи и не обманулись: среди беседы, тягостной для сердца моего, приметил я у одного из сидевших около меня турок признаки моровой язвы; но, по счастию, не заразился, и быв скоро позван к коменданту, подарил караульных несколькими червонными и направил стоны свои к Едикульскому Вельзевулу[23], которому и представлен был от его стражи. Комендант сей был самого высокого росту, осьмидесятилетний старик, имел предлинную седую бороду, и хотя похож был на вооруженную косою смерть[24], однако же принял меня ласково и спросил тихим и кротким голосом: кто я и какую в нем имею нужду? На что ему ответствовал, что Российского министра Кегая[25] и что крайне желаю с ним видеться. Сего позволить никак не могу, объявил он мне, потому что к нему, кроме двух человек из его служителей, никого более допускать не велено; наконец, однако же, после многих размышлений склонился на мою просьбу и сам меня повел к г. Обрескову. Сперва пришли мы к одним темничным воротам, которые были заперты превеликим висячим замком; по том пошли в один узкий и темный переход, которым прошли к другим воротам, коих один вид и при отворении томный звук немалый ужас наводили. Оттуда вышли мы на маленький двор, окруженный с двух сторон превысокими стенами, а с других двух небольшими домами, между коими находились подземные каморы, из которых, как уже выше упомянуто, в одной содержан был и господин резидент с некоторыми из его свиты, где увидел я его и всех с ним находившихся в самом бедственном состоянии, что произвело во мне несказанную печаль и смущение, тем наиболее, что и я к тему же готовился. Они мне рассказали, что с ними случилось и какие страхи должны были преодолеть. По выслушавании их известия и я рассказал о своих странных и опасных приключениях, которые случилися после моего с ними разлучения, объявляя при том, что я к ним пришел искать спасения, что услышав, комендант сказал: мне никак нельзя вас здесь оставить без фермана от дивана[26].

Услыша таковой отказ и поговоря еще и с г. резидентом и с прочими об общем нашем горестном состоянии, простился я со всеми ими, думая, что, может быть, свидание сие было последнее, и, поблагодаря коменданта за его снисхождение, поехал обратно к переводчику Порты, куда, едучи также морем, не менее прежнего подвержен был разным опасностям и, едва жив до двора его доехав, принужден был еще его дожидаться до самого вечера, покуда он возвратился. Потом вдруг пришли сказать, что драгоман приехал, и меня позвали к нему в столовую, где было уже собрано для него ужинать, что происходило около семи часов вечера. Увидя его, объявил я ему о причине моего к нему прибытия и что, будучи в таких обстоятельствах, в коих одни народные права не довольны предохранить меня от разных обид со стороны черни, за нужно посчел прибегнуть под тень блистательной Порты. Слова сии ему показались, и он обещал пересказать их визирю, уверяя меня, что таковой мой поступок весьма приятен будет как ему, так и всему