Его внимательно слушали.

— Помню, мне пришлось отражать натиск банды лилипутов, — продолжал коммерсант, — вы не представляете, как эти карлики могут быть опасны. Я был один против всех — Маллоу тогда загремел в больницу, пришлось скрываться — буквально еле выкрутились. Ну, потом я помог Болджеру (помните, шеф сыскного бюро?) с одним сложным делом: он совсем запутался. Потом подумывал поступить к ним на службу, но Болджеру не понравилось, что у меня нет преступного прошлого… что вы так смотрите, доктор? Ну, я, конечно, был чертовски расстроен, но…

Он допил кофе.

— ….мой партнер убедил меня, что есть вещи более интересные. Его всегда тянуло к искусству. Ну, а потом уже мы оба были вынуждены заняться бизнесом.

Обе его собеседницы продолжали выражать всем своим видом внимание. Пришлось скорбно улыбнуться:

— Такова жизнь.

— Понимаю, — в голосе мисс Дэрроу отчетливо слышалось благоговение.

— Мисс Дэрроу! — воскликнул коммерсант и погрозил ей пальцем. — Ну, что мне с вами делать? Я же столько раз вам говорил: мы действительно не сыщики!

— Да, сэр, конечно, сэр, я поняла, сэр. Вы можете совершенно ни о чем не беспокоиться… ну… кроме платы за квартиру.

— Мы же заплатили за полгода! — возмутился коммерсант.

— Ну… да, да! — мисс Дэрроу не удержалась и кинула на доктора торжествующий взгляд.

— Да, сэр.

Молчание, повисшее было за столом, было коротким.

— Мистер Саммерс, а что ваша семья? Они… — доктор жестом дала понять, что ждет продолжения.

— Боюсь, у меня никого не осталось. Кроме семьи Маллоу.

— И живут они в…?

— Они из Берлингтона.

— Вы тоже оттуда?

— Да. Будете писать им насчет рекомендаций?

Дело в том, что письмо миссис Маллоу, которым терзался Дюк почти четыре года, было, наконец, отправлено. М.Р. мог теперь рассказать своим, где они и чем занимаются. С большой осторожностью, подбирая факты, он живописал, как они с компаньоном несколько месяцев выбирались из горящих руин Сан-Франциско, как затем работали “помощниками фотографа” в ателье, и как потом переехали с ним в провинцию, где этот старый пьяница кончил свою карьеру под забором. Потом долго и подробно рассказывал, как преподавал французский, чуточку преувеличив насчет количества: написал вместо “барышне” — “барышням”. Этот период (а он должен был успокоить миссис Маллоу, которая, как мы помним, рекомендовала пасынку именно карьеру учителя французского) занял в письме существенно больше места, чем в действительности. Затем Дюк юмористически описал эпопею с брошюрами “Как получить предложение руки и сердца” — те, что они с Д.Э. собственноручно писали и продавали через газету. Написал правду от первого до последнего слова. Умолчал только о некоторых других брошюрах, и заодно уж о “Дамском Меркурии”, доброй советчице Джулии Дей. Не пожалел красок, описывая, как Джейк, жертвуя собой, нанялся учителем гимнастики, чтобы спасти его, М.Р. Маллоу, жизнь, когда тот заболел воспалением легких. Ни словом не вспомнил о визитах к доктору Брауну относительно сифилиса. Уверил, что здоровье его теперь в полном порядке. Наконец, добавил насчет рекламы и насчет мюзик-холлов, в которых “не слишком хорошо платят” за пьесы. Словом, вел себя, как художник, смешивающий краски, как поэт, выискивающий верный ритм и рифмы, как ювелир, подбирающий жемчужину к жемчужине, как… как молодец. Картина за прошедшие годы сложилась недурная. Провинциальные дамы-докторши с своими письмами только сделали бы ее забавной. Саммерс чувствовал себя в безопасности.

— Может быть, вы все же расскажете о той шутке? — тонкая бровь доктора Бэнкс требовательно приподнялась. — Той, которая стала причиной нашего знакомства. Коммерсант пожал широкими плечами.

— Как вам будет угодно. Я прислал начальнику городской администрации Сан-Хосе подарок. Тот оказался занудой, нам лучше было уехать, поезд опоздал. Дальше вы видели и, полагаю, успели рассказать мисс Дэрроу.

Доктор наклонила голову — то ли “да, вы правы”, то ли: “вас это не касается”.

— Что же это был за подарок, если не секрет? — спросила она.

Саммерс подержал паузу.

— Я подложил ему свинью, — с любезной улыбкой сказал он. — Буквально. Настоящая, живая свинья. Здоровенный боров.

Он изобразил борова художественным хрюканьем. В этом искусстве Д.Э. Саммерсу не было равных — факт, не признать который было бы преступлением.

— И не просто боров, — продолжал Саммерс. — Это был object d’art. Мы с партнером лично расписывали ее чернилами — вот этими руками.

— Расписная свинья! Object d’art! — мисс Дэрроу смеялась скрипучим, как пружины старого матраса, смехом. — Ах, доктор, они так любят пошутить! Так интересно!

Доктор Бэнкс тоже поставила чашку и поднялась.

— Мне, к сожалению, пора, — сказала она без всякого сожаления.

Коммерсант с преувеличенной вежливостью дал ей пройти. Затем оба вышли из дома и направились к автомобилям.

Саммерс оперся о борт машины и с усмешкой рассматривал визитершу.

— Ирен Адлер из вас, — протянул он, — как…

— …как из вас — Шерлок Холмс.

— Что, — Саммерс наблюдал, как доктор накручивает стартер, — были в школе ябедой? Это занятие требовало от доктора немалых усилий, она запыхалась, но даже так весь ее вид сообщал об абсолютной невозмутимости. Наконец, она села в машину. Опустила на лицо очки.

— А вы — лжецом. Лжецом и хулиганом.

С этими словами доктор дернула рычаг и уехала.

Тем вечером компаньоны пересчитали жалкие остатки денег и пришли к выводу, что не хватает только одного: персонала.

Снежным декабрьским вечером, когда даже стекла потрескивали от холода, а М.Р. Маллоу пробовал играть на пианино рэгтайм, и громко сетовал на расстроенный инструмент, во дворе послышались шаги. Через минуту в дверь постучали.

— Здравствуйте, — сказал, входя в гостиную, человек в вязаной шапке, с лицом, на котором торчали грязные худые скулы, и тощим мешком в руках, — меня прислали с биржи труда. Тут в самом деле открывается станция обслуживания автомобилей?

— Да, — лаконично ответил Д.Э.

— И вам в самом деле нужен механик? — спросил человек.

— В самом деле, — подтвердил М.Р. — Вы — он?

— Я — он, — ответил человек и пригладил жидкие, черные, несмотря на преклонный возраст, волосы.

Вязаные перчатки, которые он держал скрюченными от холода пальцами, зачерствели от холода и грязи. Брезентовые никербокеры и высокие коричневые ботинки были слишком тонкими для зимы. Куртка носила следы ночевки на улице. Глаза человека горели огнем. Так мог бы смотреть архангел Михаил, ниспровергающий Люцифера.