решётки, заставляет его проснуться и спеть несколько музыкальных фраз: ей нравится слушать, как он поёт о том, что не в силах покинуть свой плен.

Едва лишь заходит солнце, она встаёт и идёт к столу, и, сидя за этим столом, она играет в свою терпеливую игру, пока в ней не проснётся голод, ненасытный голод. Она так красива, что красота её кажется неестественной; её красота — аномалия, изъян, ибо ни в одной из её черт нет и намёка на трогательное несовершенство, которое примиряет нас с несовершенством нашего человеческого бытия. Её красота — признак её болезни, отсутствия в ней души.

Белые руки прекрасной обитательницы тьмы направляют руку судьбы. Ногти на её руках длиннее, чем ногти древнекитайских мандаринов и заточены остро, как кинжалы. Эти ногти и зубы — прекрасные, белые как сахар — видимые знаки её судьбы, которую она мечтает обмануть, прибегая к магическим силам; её когти и зубы отточены веками на людских телах, она последний отпрыск ядовитого древа, пустившего побеги из чресел Влада Цепеша, который пировал на трупах в лесах Трансильвании.

Стены её спальни завешены чёрным атласом, расшитым жемчужными слёзами. В четырёх углах комнаты стоят погребальные урны и чаши, из которых поднимается дремотный и едкий дымок благовонных курений. Посредине — изящный катафалк из черного дерева в окружении длинных свечей, вставленных в огромные серебряные подсвечники. Каждое утро на рассвете графиня, одетая в белый кружевной пеньюар, чуть запятнанный кровью, забирается в свой катафалк и ложится в открытый гроб.

Раньше, чем у неё выросли молочные зубы, какой-то православный священник с волосами, собранными на затылке в пучок, всадил кол в её кровожадного отца на одном из перекрёстков в Карпатских горах. Когда в него вонзился кол, зловещий граф прокричал: «Носферату умер — да здравствует Носферату!» И теперь ей принадлежат все населённые призраками леса и таинственные жилища в его обширном поместье; по наследству к ней перешло командование армией теней, которые населяют деревню у подножия её замка, проскальзывают в леса под видом сов, летучих мышей и лисиц, заставляют сворачиваться молоко и не дают сбиваться маслу, ночь напролёт гонят лошадей на дикой охоте, так что к утру от тех остаются лишь кожа да кости, досуха выдаивают коров, а главное, мучают созревающих дев приступами слабости, брожением в крови и расстройствами воображения.

Но сама графиня равнодушна к своей потусторонней власти, словно та ей лишь пригрезилась. В своих грёзах она желала бы стать человеком, но не знает, возможно ли такое. Карты Таро всегда ложатся одинаково, неизменно открывая тот же расклад: Верховная Жрица, Смерть, Башня, разбитая молнией — мудрость, гибель, разрушение.

В безлунные ночи её надзирательница позволяет ей прогуляться по саду. Этот сад, место чрезвычайно мрачное, невероятно похож на погост, а розы, посаженные когда-то её покойной матерью, выросли теперь в огромную колючую стену, за которой она заточена в своём родовом замке. Дверь чёрного хода открывается, и графиня, принюхиваясь к воздуху, начинает выть. Затем она встаёт на четыре лапы. Припадая к земле и дрожа, она берёт след своей жертвы. Какое наслаждение слышать хруст нежных косточек кроликов и других пушистых мелких зверюшек, которых она молниеносно настигает на своих четырёх; тихо поскуливая, она крадучись вернётся домой и на щеках её будут пятна крови. В спальне она наливает воду из кувшина в таз и с капризной брезгливостью кошки умывает лицо.

Ненасытный образ ночной охотницы в зловещем саду, то припадающей к земле, то прыгающей, является обрамлением её обычных тревожных ночных хождений и жизни, подражающей настоящей жизни. Глаза этого ночного существа расширяются и вспыхивают. Работая когтями и зубами, она набрасывается и вгрызается, но ничто не может утешить её в её призрачном существовании, ничто. И тогда она вновь прибегает к убаюкивающей магии Таро, тасует карты, раскладывает их, читает по ним судьбу, затем со вздохом собирает вновь и снова тасует, выстраивая бесконечные догадки о будущем, которое неотвратимо грядёт.

Немая старуха присматривает, чтобы она ни в коем случае не видела солнечного света, чтобы весь день она лежала в своём гробу, чтобы на её пути не попадались никакие зеркала и другие отражающие поверхности — короче говоря, старуха исполняет всё, что полагается делать вампирской прислуге. И всё в этой прекрасной и призрачной деве оправдывает её роль королевы ночи, королевы ужаса — всё, если не считать того, что сама она играет эту роль с большой неохотой.

Тем не менее, если какому-нибудь неосторожному путнику случается остановиться на площади среди безлюдной деревни, чтобы освежиться у фонтана, из дома вскоре появляется старуха в чёрном платье и белом переднике. Жестами и улыбками она приглашает вас в дом и вы идёте за ней. Графиня жаждет свежего мяса. Когда она была маленькой, она была похожа на лисичку и вполне довольствовалась крольчатами, которые жалобно пищали, когда с тошнотворным сладострастием она вгрызалась в их шейки; ей хватало мышей-полевок, их мимолётного трепетанья меж тонких пальчиков рукодельницы. Но теперь она стала женщиной и ей нужны мужчины. Стоит немного задержаться у журчащего фонтана и вас за руку отведут в кладовые графини.

Целый день она лежит в своем гробу, в запятнанном кровью кружевном неглиже. Когда солнце исчезает за горой, она зевает, поднимается и надевает свое единственное платье — свадебный наряд матери, — а затем садится и раскладывает карты, пока в ней не проснётся голод. Она ненавидит еду, которой питается; ей хотелось бы взять этих кроликов к себе домой, кормить их салатными листьями, гладить их, устроить для них гнёздышко в чёрно-красном китайском секретере, но голод всегда одолевает её. Она вонзает зубы в шею, на которой пульсирует от страха артерия; с тихим вскриком боли и отвращения она роняет обмякшую шкурку, из которой уже высосаны все питательные соки. И то же самое происходит с подпасками и цыганятами, которые по незнанию или отчаянному безрассудству подходят к фонтану, чтобы омыть грязь со своих ног; гувернантка графини приводит их в гостиную, где разложенные на столе карты неизменно показывают Костлявую с косой. Графиня сама подаёт им кофе в тонких, с прожилками, драгоценных чашечках и маленькое сахарное печенье. Эти нескладёхи сидят, одной рукой расплёскивая кофе из чашки, а другой держа печенье и, открыв рот, наблюдают, как графиня в своем атласном уборе наливает кофе из серебряного кофейника и рассеянно о чем-то болтает, чтобы привести их в состояние роковой расслабленности. Лишь какая-то печальная неподвижность глаз выдает её безутешность. Ей хотелось бы гладить их загорелые щёки и взъерошенные волосы. Когда она