в другом городе, занимает высокий пост и частенько мелькает в газетных статьях.

Если бы девчонку нес на плече кто-то типа меня или Авдеева, страдающего паническими атаками, его бы заприкалывали и сделали героем мемов, но сейчас даже юморист Бобров захлопнул варежку и следит за каждым шагом Артема с нескрываемым восхищением.

Солнце прячется за тучей, ледяной ветер насквозь пронизывает тонкую ткань блузки. Не хватает верной косухи, ее надежности и тепла, а полустертые воспоминания вспыхивают особенно ярко.

Когда-то давно, еще в детском саду, я побывала на школьной линейке Алины и была сражена этим действом — прямым как струна старшеклассником, маленькой феей на его руках и вниманием, обращенным на них со всех сторон. Именно тогда у меня единственный раз в жизни появилась заветная мечта: вознесясь над толпой, позвонить в медный, украшенный ленточкой колокольчик.

Мама сказала, что такую привилегию нужно заслужить, и я усердно училась в нулевке — читала на время, тянула руку, рвалась к доске. Но что-то пошло не так, и в свой первый День знаний я, запрокинув голову, с тоской и обидой наблюдала за другой, более достойной счастливицей — Людочкой Орловой...

Примерно тогда я и заподозрила, что мир несправедлив, и с такими вот сияющими субъектами нас разделяет пропасть.

Доставшее всех мероприятие подходит к концу, Артем под бурные овации возвращается к классу, и всех нас строем проводят в храм науки. Плетусь в хвосте колонны и осматриваюсь: стены в коридоре приобрели тоскливый серый оттенок, резкий запах краски застревает в носу, и, пожалуй, больше здесь ничего не изменилось.

Одноклассники с грохотом отодвигают стулья и рассаживаются, выбирая соседа по уровню интеллекта или месту в пищевой цепи. Галерка свободна, и я стремлюсь поскорее ее занять — отсюда открывается отличный обзор на затылки и спины, и нет необходимости отвечать на докучливые расспросы или едкие замечания.

Но тут, на беду, меня обнаруживает классная, вместе с ней прозревает и остальная «общность»:

— Кузнецова... Здравствуй!

— И вам не хворать... — Слишком поздно понимаю, что проявила неуважение, но вздох Татьяны Ивановны тонет в искрометном (нет) юморе Вовочки Боброва и Паши Савкина:

— О, Кузя. А где твоя штукатурка? Не выдержала веса и осыпалась?

— Аккуратнее, братан: она бьет с левой. Как бы тебе в глаз не прописала.

— Да не, она смирная, когда пьет таблетки. Кузя, ты же не забыла их принять?..

Два идиота, считающих себя великими стендаперами, стукаются кулаками, и к потолку возносится их похожий на блеяние смех. Скриплю зубами, но мило улыбаюсь, изображая, что шутка зашла. С сегодняшнего дня я другой человек: положительный, рассудительный и спокойный — под стать блузке и банту.

Артем вертит головой, пару секунд оценивает обстановку, и до меня вдруг долетает его до мурашек приятный, бархатный голос:

— А с тобой мы еще не знакомы. Как тебя зовут?

Он обращается ко мне, но не узнает. Или делает вид, что впервые видит. Снисходительно ждет ответа, но горло словно залили оловом. В повисшей тишине раздается противный мышиный писк, источником которого являюсь именно я.

— Не... Нелли...

— Как? — прищуривается он, и Милана, сделав невинные глаза, переводит:

— Нельма.

Все снова противно хихикают и в ожидания шоу поджимают губы.

Это прозвище намертво приклеилось к моей персоне в том же злополучном пятом классе, когда учительница, не подумав о последствиях, поручила мне доклад по окружающему миру на тему морских рыб. Потом нельма трансформировалась в щуку, в селедку, в рыбу-ведьму и, наконец, просто в ведьму, и я бы все отдала, лишь бы Артем этого не узнал.

— Очень приятно, нельма... — кивает он, приняв слова Миланы за чистую монету, и дружный хохот едва не выламывает оконные стекла.

Новенький недоуменно таращится на ребят, а я умираю от досады и невыносимого, сжигающего все живое стыда.

А что если выкрикнуть ругательство — своим нормальным, громким и низким голосом, схватить с соседнего стула рюкзак, отвесить стерве оплеуху и, не оглядываясь на ор классной, опрометью выбежать из кабинета? Ведь я же могу. Могла.

— Не обращай внимания, она слегка не в себе! — Милана манерно поправляет прическу и, оставив в одиночестве верную фрейлину Анечку Кислову, пересаживается к Артему. Утратив интерес к происходящему, мой краш переключается на общение с ней, а я беспомощно ковыряю лак, заусенцы, свою покрытую ранами душу...

Он что, правда меня не узнал? Или... понял, кем я являюсь, и слился?

Участь фрика, странной девахи с устаревшим макияжем смоки айс, пятерками по всем предметам и тараканами в голове не изменит дурацкий белый бант. Но я верю: кошмар обязательно закончится, мне повезет, и все они сильно пожалеют.

Кто в себе не носит хаоса, тот никогда не породит звезды...

Накрапывает дождь, промозглый ветер забирается за шиворот, рюкзак, нагруженный учебниками, тянет к земле, усиливая ощущение усталости и безнадеги. Смачно харкаю под ноги, сдуваю с лица выбившиеся из косы патлы и спешу к родной пятиэтажной панельке.

Сбрасываю в прихожей ботинки и рюкзак, пролетев мимо притихших мамы, Алины и Бореньки, на поворот замка запираюсь в комнате и падаю лицом в подушку.

Этот ужасный день я еще миллионы раз буду вспоминать перед сном.

— Черт бы меня побрал! — рычу я. — Что со мной не так? Почему Милана снова так легко обошла меня и завладела моей мечтой?..

Рывком поворачиваюсь на спину, подношу к глазам телефон и безучастно листаю ленту новостей, но взгляд застревает на фотографии с чужой школьной линейки. Какой-то... сияющий, до изжоги идеальный парень, похожий сразу на всех книжных любимчиков, несет на плече девочку в белом фартуке, и что-то екает в груди. Но издевательская подпись: «Кто из нас не мечтал оказаться на их месте?» отрезвляет почище попавшего за шиворот льда и вызывает горькую усмешку.

Интернет стерпит все, и я не могу удержаться от комментария.

Глава 3. Глеб

Мама уже дома. У них в детском саду тоже празднуется первое сентября и она на нём главный человек, потому что работает музыкальным руководителем.

— Картошка остывает! — кричит мама в четвёртый раз.

Ей хочется расспросить про линейку и «как всё прошло», но об этом рассказывать нечего, а вот про Макарова придется сказать. И всё начнётся по новой, только дома: ахи-охи, причитания и слёзы. Мама у меня вечно всех жалеет. Даже тех, кто этого совершенно не заслуживает. Таких уродов, как Макаров или опустившихся типов вроде Мишки. Называет