Васильевич. — Относят иногда к «космистам» и вашего сослуживца по «Правде», Ивана Филиппченко, но, по-моему, он не «космист», он стремится пропагандировать в стихах Марксово учение, причем делает это довольно сложно, но нельзя же все сложное зачислять в «космизм»!.. О каком «космизме» «Кузницы» можно говорить теперь, когда в ней преобладают прозаики?!

Гладков, помнится, назвал Серафимовича, Бахметьева, Ляшко, Новикова-Прибоя, Свирского, Сивачева, Низового, Касаткина, Замойского.

— В каком «космизме» можно упрекнуть Александра Серафимовича? — усмехнулся он.

— А Серафимович участвует в работе «Кузницы?» — спросил я.

— Конечно, участвует, — ответил Гладков.

В этом в скором времени я и сам убедился, встречаясь с Серафимовичем в «Кузнице» и на других писательских собраниях. Он не оставался в стороне от литературных споров и выступал в те времена на стороне «Кузницы».

Не забуду его стычку на Московской конференции с одним из ярых напостовцев, бывшим одно время «кузнецом».

— Какие основания у вас называть «Кузницу» мелкобуржуазной группой? Ведь это же голословно! Кто вам дал право оскорблять нас? — вскочил с места и взволнованно крикнул Серафимович.

Напостовец, не ожидавший такой энергичной контратаки со стороны маститого писателя, несколько смутился и пробормотал:

— Это же борьба, Александр Серафимович...

— За что же вы боретесь, несчастные честолюбцы?! — возмущенно воскликнул Серафимович.

— Боремся за власть, — с непринужденной откровенностью сказал напостовец.

Аудитория ответила ему дружным смехом.

Дружба Гладкова с Серафимовичем длилась много лет; ее последним и грустным актом было председательствование Федора Васильевича в комиссии по литературному наследству Серафимовича, в 1949 году...

Но вернемся к началу 1925 года.

Московская литературная среда бурлила в ту пору. Около десяти существовавших тогда литературных объединений, групп и группочек выступали со своими декларациями и манифестами, которые без конца «дополнялись» и «уточнялись». Между группами шли острые дискуссии, отражавшие молодой задор, революционный пафос, страстные поиски новых путей в литературе, но иногда эти дискуссии переходили в демагогическую перебранку.

«Кузница» в тот момент, как мне объясняли товарищи, оказалась в невыгодных условиях, ее последняя декларация, опубликованная в «Правде» за год до этого, устарела и нуждалась в обновлении. За эту «устаревшую платформу» и доставалось, дескать, «Кузнице» на дискуссиях.

Стоял ребром и другой вопрос: вливаться или нет в РАПП? Якубовский, уходя на длительное лечение в туберкулезный санаторий, высказался за вхождение «Кузницы» в РАПП; той же точки зрения придерживались Санников и Филиппченко. Возражали Бахметьев и Ляшко. Гладков только посмеивался по поводу того, что рапповцы, когда «кузнецы» идут на слияние, восхваляют «Кузницу» как «старейшую пролетарскую группу», «гордость пролетарской революции» — и поносят на чем свет стоит, когда «кузнецы» настаивают на автономии.

Санникову, уж не помню как, удалось все же оформить вхождение «Кузницы» в РАПП, вопреки мнению «кузнецовской» оппозиции. Федор Васильевич старался утихомирить оппозиционеров. «Потерпим, — говорил он, — посмотрим, как пойдет дело дальше, — может, и сработаемся с рапповцами». Я разделял мнение Гладкова, и более того — мне казалось, что «Кузнице» самое место в Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Сложность взаимоотношений «Кузницы» и РАПП я объяснял себе лишь «трудностью характеров» некоторых «кузнецовских стариков», их излишней щепетильностью и ворчливостью. Став членом правления группы, я внутренне решил всеми силами содействовать закреплению «Кузницы» в РАПП.

Скоро, однако, мне пришлось убедиться, что в разногласиях «Кузницы» и РАПП повинна не только нервозность некоторых «кузнецов», а и иные причины, от «кузнецов» не зависящие. Произошло это весной 1925 года, накануне опубликования резолюции ЦК РКП(б) о политике партии в области художественной литературы.

Проект этой резолюции заранее был известен в литературных кругах.

Заранее было известно и то, что резолюция ЦК будет направлена против комчванства в среде пролетарских писателей — им будет предложено завоевать право на гегемонию раньше, чем ею кичиться; будет объявлено свободное соревнование литературных групп и одновременно непримиримая борьба с идейным капитулянтством. Было известно, что ЦК осудит привилегированную, «оранжерейную» пролетарскую литературу, а также групповую монополию в издательском деле, потребует у критиков изгнать тон команды из критических статей и предложит проявить бережное отношение к различным группам (тут имелись в виду попутчики и крестьянские писатели, но «Кузница» и себя относила к числу групп, нуждающихся в бережном отношении).

«Кузнецы» с нетерпением ожидали опубликования резолюции ЦК. То, что они предварительно слышали о ней, им нравилось. Обвинение в комчванстве они, разумеется, относили целиком в адрес руководителей РАПП и МАПП. Они одобряли осуждение монополии в издании книг и уже начали расширять свои издательские планы, — в этом отношении «кузнецы» были неплохими организаторами.

И вот в разгар всех этих гаданий и ожиданий правление МАПП без предварительного согласования с «Кузницей» вдруг назначает в помещении московского Пролеткульта городскую конференцию членов ассоциации. «Кузница» получила на конференцию двадцать четыре места и выбрала делегатов. Руководителем нашей делегации, уполномоченным представлять и проводить на конференции линию «Кузницы», был выбран Ф. В. Гладков.

К назначенному времени делегаты конференции собрались в бывшем морозовском особняке на Воздвиженке, где тогда помещался московский Пролеткульт, а теперь помещается Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами. Как бы демонстрируя свое пренебрежение к буржуазной культуре, Пролеткульт держал этот роскошный особняк в захламленном состоянии, о его прежнем блеске и величии можно было только догадываться. Грязную гардеробную обслуживал какой-то неряшливый человек с завязанной щекой, в раковине бездействующего фонтана, расположенного в фойе, валялись в изобилии окурки.

Пленарному заседанию конференции предшествовало заседание коммунистической фракции МАПП. Беспартийным «кузнецам» — Ляшко, Новикову-Прибою, Полетаеву, Обрадовичу, Казину и другим — было предложено ожидать окончания этого заседания в фойе, где, насколько помнится, даже стульев в достаточном количестве не оказалось. Больше всех возмущался по поводу задержки конференции никем не избранный, но всеми признанный лидер беспартийных «кузнецов» Н. Н. Ляшко. «Могли пригласить нас на час или два позже!» — резонно заявлял он.

«Кузнецов»-коммунистов собралось что-то около десятка — Серафимович, Гладков, Бахметьев, Поморский, Свирский, как будто Жига, я и еще человека два. Мы прошли в зал, устроенный амфитеатром и почему-то напомнивший мне якобинский клуб, каким я его видел на старинных гравюрах. Сели мы компактной группкой, где-то слева и, как потом почувствовалось, слишком высоко и далеко от президиума. Посмотрели по сторонам. РАПП была представлена всеми своими заправилами, даже Л. Л. Авербах, находившийся тогда в очередной высылке из Москвы, прикатил на это собрание (руководитель РАПП и глава напостовцев периодически «перебрасывался» на партийную или газетную работу на периферию, под надзор