На протяжении всего террора Сталин не покидал Москву; он даже не поехал летом в отпуск на юг ни в 1937 году, ни в последующие годы до окончания войны. Молотов также редко покидал Москву в этот период. Но ббльшая часть членов команды отправилась в путешествия. Они ездили по провинциям, председательствовали там на партийных собраниях, результатом которых, как правило, был арест местного первого секретаря и близких к нему людей. Весьма неожиданно, что молчаливый Андрей Андреев, как правило, не входивший в состав команды, стал в это время рабочей лошадкой: в течение года он съездил в Воронеж, Челябинск, Свердловск, Курск, Саратов, Куйбышев (ранее Самара), Ростов, Краснодар, Узбекистан, Таджикистан и Республику немцев Поволжья. Поскольку он так часто бывал в отъезде, ему редко приходилось подписывать смертные приговоры в Москве. Но «куда бы он ни ездил, — как сказал позднее Хрущев, — везде погибало много людей»[379]. Беспощадные донесения Андреева Сталину сохранились; когда он заканчивал чистку, то иногда проверял, как идут дела в местной промышленности или (отголосок начала 1930-х) как идет посевная. Члены команды много путешествовали по железной дороге, в специальных вагонах, которыми пользовались только они и военачальники, в таких поездках Андреев, ценитель музыки, любил слушать Бетховена[380].

Каганович отправился в Челябинск, Ярославль, Иваново, на Донбасс и в Смоленск для чистки местных партийных комитетов. Он всегда проявлял агрессию, кричал и издевался и делал эту работу с большей энергией и более устрашающими драматическими эффектами, чем Андреев. По словам очевидца из НКВД, 7 августа 1937 года Каганович приехал в Иваново на поезде с вооруженной охраной из тридцати пяти человек и сразу же вселил ужас в сердца местных партийных начальников, отказавшись по соображениям безопасности ехать на дачу, которую они подготовили к его приезду. Он организовывал доносы на этих начальников со стороны их коллег, лично контролировал аресты, требовал, чтобы следователи добивались скорых признаний и все это время по нескольку раз в день консультировался со Сталиным, оставшимся в Москве[381]. Жданов выполнял свой долг в Казани, Оренбурге и Уфе — его подход был менее запугивающим и более решительным, чем у Кагановича. Вычистив старых коррумпированных руководителей, мы сняли «моральное давление», сказал Жданов на одном из местных партийных собраний, но свою работу он сделал[382]. Маленков отправился в Белоруссию, Армению, Ярославль, Тулу, Саратов, Омск, Тамбов и Казань. Двадцать лет спустя, уже при Хрущеве, когда он был окончательно политически дискредитирован, коллеги упрекали его в гибели партийных секретарей, арестованных в провинциальных городах, в которых он побывал, но его сын объяснял эти поездки иначе. Он утверждал, что Маленков только собирал данные для отчета об эксцессах, допущенных на местах в ходе чисток. Такой доклад он действительно сделал для ЦК в январе 1938 года. Возможно, обе версии верны[383]. Микояна, похоже, отправили в поездку только один раз — в сентябре 1937 года в Армению, в сопровождении Берии и Маленкова, и, по мнению Сталина, он справился плохо. В присутствии такого большого количества друзей и поклонников он чувствовал себя неловко, на партийном пленуме держался на втором плане и предоставил говорить Маленкову[384].

Все были вовлечены в чистки подведомственных им учреждений, иначе их бы обвинили в защите своих подчиненных — именно в этом посмертно упрекали Орджоникидзе. Каганович, которому приходилось чистить железные дороги, без сомнения, говорил от имени всей команды, когда в старости обижался на историков, извлекших из архивов «десятки писем Кагановича, где он согласен или предлагает арестовать», и объявивших это доказательством его вины[385]. Конечно, были такие письма, сказал Каганович, это была одна из условностей процесса: когда в твоем ведомстве происходили аресты, ты должен был подписать. «Ну, что было делать?» Ворошилову пришлось следить за репрессиями военных, хотя он был этим недоволен[386]. Жданов, Хрущев и Берия (последние два еще не стали членами Политбюро) занимались тем же самым в регионах, которые они возглавляли (Ленинград, Москва, а затем Украина и Закавказье соответственно), хотя делали это под руководством местного НКВД и без особого энтузиазма, поскольку чистили «своих» людей[387].

Еще в начале 1930-х годов, во время коллективизации, члены команды объезжали области и контролировали аресты, но сейчас это не было простым повторением. Теперь арестовывали не безвестных крестьян и функционеров местного уровня. Отныне это были высокопоставленные работники, люди, которых зачастую члены команды знали лично, среди них были их доверенные подчиненные, для которых в обычное время они выступали бы в роли покровителей. Так происходило не только в провинциях и на уровне республик, но и в Москве, где НКВД занимался чисткой всего правительства и партийного аппарата. Уровень потерь во втором эшелоне политической иерархии, чуть ниже команды, был необыкновенным: согласно широко цитируемой цифре, две трети членов ЦК, избранных в 1934 году (в основном это были высокопоставленные лица из правительства, партии, военных), и членов местных комитетов — погибли во время Большого террора, и если мы посмотрим на книгу назначений Сталина за середину 1930-х годов, то, за исключением команды и некоторых иностранных гостей, мы увидим практически список будущих жертв чисток, которые на тот момент управляли ключевыми секторами экономики под общим руководством членов команды (Политбюро). Из двадцати пяти наркомов в правительстве, которое возглавлял Молотов, двадцать стали жертвами чисток. Единственными выжившими были члены команды — Молотов, Микоян, Ворошилов и Каганович, а также министр иностранных дел Максим Литвинов[388].