глубоко укоренилась в нашем культурном опыте, что нам даже не нужно останавливаться и задумываться о ней. Но задуматься все же стоит, поскольку, узнав о наличии шаблона, мы можем приступить к изучению вариаций и нюансов.

W. Х. Ауден в своей великой элегии "Памяти У. Б. Йитса" (1940) подчеркивает холодность дня, когда умер Йитс. Аудену очень повезло, что это оказалось правдой: Йитс умер 31 января 1939 года. В стихотворении замерзают реки, падает снег, ртуть оседает на дно термометров и не сдвигается с места - все, что может предложить неприятная зима, Оден находит для своего стихотворения. Традиционная элегия, пасторальная элегия, исторически была написана для молодого человека, друга поэта, часто самого поэта, который умер слишком молодым. Обычно элегия превращает его в пастуха, уведенного с пастбища (отсюда и пасторальная часть) в разгар весны или лета, и вся природа, которая должна ликовать во всей своей полноте, вместо этого погружается в траур по этому любимому юноше. Оден, искусный иронист и реалист, переворачивает эту схему, поминая не юношу, а человека, родившегося в конце Гражданской войны в Америке и умершего накануне Второй мировой войны, чья жизнь и карьера были очень долгими, кто дожил до своей собственной зимы и кто умер в самом сердце метеорологической зимы. Это настроение в стихотворении становится более холодным и пустынным из-за смерти Йитса, а также из-за наших ожиданий того, что мы можем назвать "сезоном элегии". Такая тактика требует очень большого, очень искусного поэта; к счастью, Ауден был именно таким.

Иногда время года не указывается конкретно или сразу, и это может сделать вопрос немного более запутанным. Роберт Фрост в стихотворении "После сбора яблок" не говорит сразу, что сейчас двадцать девятое октября или восемнадцатое ноября, но тот факт, что он закончил собирать яблоки, говорит о том, что наступила осень. В конце концов, винегрет и пиппин не созревают в марте. Наша первая реакция не может быть такой: "О, вот еще одно стихотворение об осени", хотя, на самом деле, это, возможно, самое осеннее стихотворение в мире. Фрост расширяет сезонный подтекст с помощью времени суток (поздний вечер), настроения (очень усталое), тона (почти элегический) и точки зрения (взгляд назад). Он говорит о непреодолимом чувстве усталости и завершенности, о сборе огромного урожая, который превзошел все его надежды, о том, что он так долго находился на лестнице, что ощущение ее качания останется с ним даже после того, как он ляжет в постель, как рыбацкий подсачек, за которым наблюдали весь день, отпечатается в зрительном ощущении закрытых для сна глаз.

Таким образом, сбор урожая, и не только яблок, является одним из элементов осени. Когда наши писатели говорят об урожае, мы знаем, что это может относиться не только к сельскохозяйственным, но и к личным урожаям, результатам наших усилий, будь то в течение сезона выращивания или всей жизни. Святой Павел говорит нам, что мы пожнем все, что посеем. Эта мысль настолько логична и так долго была с нами, что превратилась в негласное предположение: мы пожинаем награды и наказания за свое поведение. Урожай Фроста обильный, что говорит о том, что он сделал что-то правильное, но усилия его измотали. Это тоже часть осени. Собирая урожай, мы обнаруживаем, что израсходовали определенную долю своей энергии, что на самом деле мы уже не так молоды, как раньше.

Иными словами, не только что-то уже было, но и что-то еще грядет. Фрост говорит в стихотворении не только о наступающей ночи и своем заслуженном сне, но и о более долгой ночи, которая является зимой, и о более долгом сне сурка. Эта ссылка на спячку, конечно, соответствует сезонному характеру обсуждения, но этот долгий сон также предполагает более долгий сон, большой сон, как называл его Раймонд Чандлер. Древние римляне назвали первый месяц нашего календаря в честь Януса, бога с двумя лицами: месяц январь смотрит назад в уходящий год и вперед в грядущий. Для Фроста же такой двойной взгляд одинаково хорошо применим и к осени, и к сезону сбора урожая.

Каждый писатель может внести эти изменения в свое использование времен года, а вариативность позволяет сохранять сезонную символику свежей и интересной. Будет ли она играть прямо или использовать весну с иронией? Будет ли лето теплым, насыщенным и освобождающим или жарким, пыльным и удушающим? Будет ли осень заставлять нас сжимать в руках наши достижения или сворачивать их, приходить к мудрости и покою или сотрясаться от ноябрьских ветров? Времена года в литературе всегда одинаковы и в то же время всегда разные. В конце концов, как читатели, мы учимся тому, что в использовании сезонов нужно искать не стенографию - лето означает "х", зима "у" - "минус х", - а набор шаблонов, которые могут быть использованы множеством способов, некоторые из них прямолинейны, другие ироничны или подрывны. Мы знаем эти шаблоны, потому что они были с нами так долго.

Как долго?

Очень долго. Я уже упоминал, что Шекспир не изобрел эту связь между осенью и средним возрастом. Она возникла несколько раньше него. Скажем, на несколько тысяч лет. Почти в каждой ранней мифологии, по крайней мере в тех, которые зародились в умеренных зонах, где сменяются времена года, была история, объясняющая эту смену сезонов. Я полагаю, что первым делом они должны были объяснить тот факт, что, когда солнце ночью исчезало за холмом или в море, это было лишь временное исчезновение; на следующее утро Аполлон снова выезжал на своей солнечной колеснице на небо. Однако примерно в то время, когда общество разобралось с этой космической загадкой, следующим пунктом на повестке дня, или следующим, но не единственным, вероятно, был вопрос о том, что весна следует за зимой, дни становятся короче, но затем снова удлиняются. Это тоже требовало объяснения, и довольно скоро у истории появились жрецы, которые должны были ее продолжить. Если бы они были греками, то придумали бы что-то вроде следующего:

Однажды и т. д. на земле появилась прекрасная девушка, настолько привлекательная, что ее красота стала нарицательной не только на земле, но и в стране мертвых, где о ней узнал правитель Аид. Аид решает, что должен заполучить эту юную красавицу, которую зовут Персефона, и приходит на землю лишь затем, чтобы похитить ее и увезти в подземный мир, который, как ни странно, тоже называется Аидом. Обычно похищение богом даже красивой девушки остается незамеченным, но эта девушка - дочь Деметры, богини земледелия и плодородия (счастливое сочетание), которая мгновенно и навсегда погружается