Они очень спешили, следователи и просто полицаи. Еще бы! Впервые они вышли не просто на подозреваемых, или родственников партизан, таких в Людинове и округе было множество, а на настоящих подпольщиков, имеющих, похоже, связи и с бригадой, и с Красной Армией. А потому вели допросы круглые сутки, и в помещении полиции, и прямо в КПЗ, чего вообще-то делать не полагалось.

Георгий Хрычиков:

«Меня арестовал 2 ноября 1942 года Егор Сухоруков. Когда привели в полицию, там уже находились Шумавцов, Лясоцкий, Анатолий Апатьев, сестры Хотеевы, Володя Рыбкин. Оттуда полицейские под командой отвели нас в тюрьму.

Я находился в одной камере с Апатьевым и Рыбкиным. Через два дня к нам перевели Шумавцова и Лясоцкого. Они были сильно избиты. У Шумавцова были выбиты зубы. Он рассказал, что его допрашивал Иванов. Он издевался над ним, потом выбил зубы.

То же самое рассказывал и Лясоцкий.

Меня допрашивали Иванов и еще несколько полицаев. Немцев не было. Иванов обвинил меня в том, что я участник группы Шумавцова, что я связан с партизанами. Я ни в чем не признавался. Тогда Иванов приказал мне положить голову на стол. Я вынужден был подчиниться. Иванов два раза сильно ударил меня по шее резиновым шлангом, требуя, чтобы я во всем сознался. При этом он приговаривал: «Вся ваша свита попалась». Затем он стал бить меня по лицу. Я тоже ничего не сказал. Он замахивался на меня саблей, угрожал отрубить голову. Я молчал. Тогда Иванов велел дать мне двадцать пять розог. Меня раздели, сняли штаны, задрали рубашку, заставили лечь на скамейку, и двое полицейских стали бить меня шомполами.

Потом бросили в камеру. Вся спина у меня была в крови.

Вслед за мной допрашивали сестер Хотеевых.

Молодцом держался маленький, щуплый на вид Володя Рыбкин. Весь избитый, оборванный (у него почему-то оставался только один ботинок, вторая нога была босая), он даже пританцовывал в камере, приободряя нас всех.

В тюрьме я пробыл восемь дней. Меня допрашивали еще три раза и дали еще двадцать шомполов».

Егор Сухорукое, бывший полицейский:

«Я сам видел, как Иванов зверски избивал шомполом и резиновой трубкой Хотееву прямо в камере. Он также бил Шумавцова, Лясоцкого и других арестованных».

Когда следствие перешло к эпизоду с группой Шумавцова, нервы Иванова по-настоящему дрогнули. Он засуетился, стал отрицать какое-либо свое к нему причастие. Уже не в состоянии придавать своим ответам на вопросы следователей хоть какое-то правдоподобие, он даже утратил способность сопоставлять даты.

Он отказался признать, что получил письменный донос от Гришина. Потом стал утверждать, что все эти аресты происходили в октябре 1942 года, когда он находился в командировке в Бытоше у Стулова. Что дело Шумавцова вел Хабров, а он, Иванов, приехал лишь к его завершению и только однажды допрашивал Лясоцкого.

Опровергнуть эти утверждения никакой трудности не представляло. По показаниям полицейских Ивана Апокина и Василия Стулова, Иванов ездил в Бытошь не в октябре, а летом. К слову сказать, сам Стулов в это время в Бытоше уже не служил, в сентябре еще был переведен в Людиново и в ноябре участвовал в допросе подпольщиков группы Шумавцова вместе с… Ивановым.

Все допрошенные поодиночке полицаи, бывший следователь Хабров и уцелевшие подпольщики показали, что аресты производились по приказам Иванова, а само следствие, вернее, допросы арестованных велись под его руководством и при его личном участии.

Из арестованных подпольщиков отпустили после допросов только Георгия Хрычикова, у которого дома при обыске ничего не нашли, и Марию Кузьминичну Вострухину — после трех дней содержания в КПЗ.

У других арестованных было найдено оружие, взрывчатка, гранаты, бикфордовы шнуры, листовки, даже одна английская магнитная мина — неопровержимые улики.

Шумавцова, как рассказала вернувшимся после освобождения родителям Алексея бабушка Евдокия Андреевна, на обыск привозили домой. Руки у него были связаны за спиной проволокой, все зубы спереди выбиты. Вот так, со связанными руками, Иванов заставлял его лазать на чердак. Кроме Иванова, обыск проводили также полицейские Семен Исправников, Сергей Сахаров и Александр Сафонов.[29]

Или они плохо искали, или Шумавцов умел-таки хорошо прятать… Во всяком случае, когда в 1952 году в доме проводили ремонт, то под крышей были найдены немецкая винтовка, пистолет «парабеллум», солдатская шапка, несколько листовок. Нашли тщательно завернутый, а потому прекрасно сохранившийся комсомольский билет Алексея. Откуда взялся у Алексея «парабеллум»? Об этом стало известно из рассказа подпольщика Георгия Хрычикова. Однажды в июне 1942 года они вдвоем с разведывательной целью пошли в лес. Прикрытием служили пропуска, разрешающие покос травы. В лесу они наткнулись на телефонный провод, и тут Алексей вдруг предложил:

— Давай уничтожим немца…

— Но как? — спросил Хрычиков.

— Вырежем метров двадцать провода, немцы пошлют связиста на устранение обрыва на линии, тут мы его и возьмем.

Георгий согласился, и они тут же распределили роли. Первую часть плана — вырезать кусок провода — было выполнить просто. Труднее далось напряженное ожидание в кустах. Действительно, минут через тридцать появился немецкий солдат на велосипеде. Когда он слез наземь и приступил к наращиванию провода, ребята набросились на него, и Алексей нанес ему смертельный удар финским ножом. Собственным ножом солдата… Потом вынул из пристегнутой к поясу кобуры тяжелый «парабеллум». Нам неизвестно, удалось ли Алексею в оставшиеся до гибели недели пустить в ход захваченное оружие.

В камерах предварительного заключения было грязно, сыро и холодно, к тому же заключенные голодали — лишь один раз в день им давали какую-то жидкую баланду. Мисок не полагалось, вместо них пользовались ржавыми консервными банками.

По свидетельству оставшихся в живых, ребята и девушки трогательно заботились друг о друге, особенно после возвращения с допросов. Смывали кровь, делали примочки, ободряли, как могли. Они прекрасно сознавали, что надеяться на чудо не приходится, жить им осталось считаные дни, а то и часы. Нет, они не были фанатиками, не готовность к самопожертвованию ради прекрасной, но отвлеченной идеи подвигала их на путь бескомпромиссной борьбы с врагами Отечества, народа и — каждого их них в отдельности.

Право на жизнь действительно первое и самое главное право, данное нам от рождения. Но ведь и право народа на существование складывается из прав на жизнь каждого члена общества. И бывают ситуации и обстоятельства, когда эти права — каждого и всех — настолько сплетаются, что образуют некое нераздельное единство. Осознание этой общей судьбы — всего народа в целом, и каждого его сына и дочери в отдельности — и позволяет человеку сознательно идти на смертельный риск. Таким обстоятельством в жизни подавляющего большинства всех людей, населяющих тогдашний Советский Союз, и была Великая Отечественная война.