Разногласия у свидетельниц были лишь по поводу судьбы неродного отца Толи — по мнению Барсуковой, он не умер, а погиб позднее на фронте.

По всему выходит, что Дмитрий Иванов повинен еще в одном тяжком преступлении — доведении путем зверских избиений до самоубийства подростка Анатолия Крылова.

Разумеется, следователи не могли обойти своим вниманием вопрос, каким образом Дмитрий Иванович Иванов превратился в Александра Ивановича Петрова, хотя это уголовно наказуемое преступление — проживание по поддельным документам — кажется сушим пустяком в сравнении с тем, что совершил старший следователь людиновской полиции в 1942–1943 годах.

Вот что было установлено.

Незадолго до освобождения Людинова Дмитрий Иванов, тогда уже заместитель бургомистра, вместе с матерью, братом Иваном и сестрой Валентиной эвакуировался в Минск, где, как документально установлено, работал под началом того же Бенкендорфа на военном заводе. Когда Красная Армия подошла уже и к столице Белоруссии, Иванов с семьей вторично эвакуировался — в Польшу, в город Калиш, где работал лесником в имении, принадлежащем Бенкендорфу. Самого майора здесь не было, после Минска его направили в Данию. В Калише находились его жена Магда и дочь.

В начале 1945 года Иванов перебрался уже на территорию Германии в город Торнау-Зюйд на реке Мельде.

Когда и сюда пришла Красная Армия, ему удалось выдать себя за военнопленного красноармейца Смирнова Николая Петровича, уроженца Гомеля. Под этой фамилией он по поддельным документам, которыми запасся загодя, был зачислен рядовым в состав 716-го отдельного саперного батальона 27-го стрелкового корпуса.

До осени того же 1945 года он служил на территории советской оккупационной зоны в Восточной Германии, а затем батальон был переведен в город Овруч Киевской области, где Иванов в его составе работал на ремонте казарм.

Однажды знакомый сержант-писарь из штаба батальона на совместной пьянке шепнул Иванову-Смирнову, что им интересуется военная контрразведка.

Почувствовав реальную угрозу разоблачения, Иванов, воспользовавшись ротозейством своего собутыльника, похитил в штабе несколько чистых красноармейских книжек, денежных и продовольственных аттестатов, проходных свидетельств, проездных документов, командировочных удостоверений и в мае 1946 года дезертировал из части.

Сначала он поехал в Киев, затем в Харьков, оттуда перебрался в Тбилиси. На знаменитом послевоенном тбилисском базаре в Авлабаре ему удалось познакомиться и сойтись с каким-то аферистом по имени Гриша, который помог ему в городе Зестофани — это было уже в мае 1947 года — получить за взятку паспорт и военный билет на имя Александра Ивановича Петрова. Под этой фамилией он устроился работать в артель проводников грузов, перевозимых в товарных вагонах по железной дороге.

В июле 1948 года вместе с несколькими сослуживцами Иванов был арестован за составление фиктивных актов на бой большого количества бутылок шампанского. На самом деле бутылки, конечно, не бились, а перепродавались. В начале 1949 года он был осужден к 15 годам заключения. Таковы были парадоксы тогдашнего советского правосудия: многие полицаи, изменники, обагрившие свои руки кровью соотечественников, получали по… 10 лет и освобождались через 3–4 года по амнистии или с зачетом рабочих дней. И 15 лет давали за «хищение социалистической собственности» в виде нескольких ящиков шампанского…

Наказание Дмитрий Иванов отбывал в лагерях в Сольвычегодске, затем в Нижней Туре Свердловской области, наконец, в поселке Усть-Нере в Якутии. Здесь в феврале 1955 года он был освобожден, получил безукоризненные, законные документы на фамилию Петрова, закончил, как уже известно читателю, курсы шоферов и около года работал там же уже как вольнонаемный.

В августе 1956 года Иванов с работы уволился, оформил направление в санаторий и выехал в Москву, где должен был получить свои путевки, а заодно попробовать завербоваться в Дальстрой, чтобы, вернувшись в Усть-Неру, где у него была гражданская жена, работать уже в качестве контрактника, что давало немалые материальные выгоды и льготы. Иванов также намеревался подать заявление на… реабилитацию, так как считал, что осужден был неправильно.

До Магадана Иванов доехал на попутной машине, от Магадана до Находки плыл пароходом. Надо же такому случиться, что на пароходе он встретил своего бывшего сослуживца по полиции Александра Горячкина, который, также досрочно освободившись из заключения, возвращался домой. На пароходе они выпивали, но своей новой фамилии Иванов из предосторожности Горячкину не назвал, а в Находке постарался с ним расстаться.

В Москве Иванов получил в курортном отделе Дальстроя путевки в санаторий и прожил несколько дней у какого-то пьяницы, с которым познакомился в столовой и хорошо того угостил — благо в те благословенные времена водку подавали с незначительной наценкой не только в ресторанах, но в любой харчевне и в любой час.

Через адресное бюро он узнал адрес матери и съездил к ней в Востряково, где впервые после мая 1945 года встретился с нею и другими родственниками. Иванов не знал, что уже тогда его появление у матери не осталось незамеченным со стороны органов госбезопасности, но задержать его, ввиду кратковременного пребывания в Востряково, просто не успели. Однако глаз с дома уже не спускали.

Из санатория Иванов вернулся в Москву 3 ноября. Гулял по городу, выяснял возможность и условия вербовки в Дальстрое. Ночевал на вокзалах и у случайных знакомых, в том числе у одиноких женщин, с которыми знакомился в поездах и чьи адреса и телефоны предусмотрительно записывал. В Востряково поехал только 9 ноября, а на следующий день и был задержан на Павелецком вокзале…

К концу следствия, которое продолжалось около четырех месяцев, Иванов сильно сдал. От недостатка движения и свежего воздуха — тюрьма не санаторий в Орджоникидзе и даже не якутская тайга — он обрюзг, лицо оплыло и приобрело какой-то мучнистый цвет.

По завершении предварительного следствия лейтенант Киселев разрешил Иванову свидания с матерью и одной из сестер, а также передачу.

Один раз Иванов сорвался: он написал заявление на имя Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева, в котором пожаловался, что в его случае имело место… попрание советской революционной законности, но он, Иванов, верит, что адресат свято чтит заветы великого Ленина.

Предоставляем читателю самому расценить это необычное заявление.

На протяжении трех дней с 20 по 22 марта 1957 года судебная коллегия по уголовным делам Калужского областного суда рассматривала в открытом судебном заседании в городе Людиново дело по обвинению Иванова Дмитрия Ивановича, он же Смирнов Николай Петрович, он же Петров Александр Иванович, в преступлении, предусмотренном статьей 58–1а Уголовного кодекса РСФСР.

Зал Дворца культуры тепловозостроительного (бывшего локомобильного) завода был заполнен до отказа. Сотни людей стояли на площади перед дворцом и, невзирая на мартовскую ненастную погоду, не расходились часами, жадно слушая трансляцию из зала судебного заседания. Для этого на улицу были вынесены мощные громкоговорители.