Как только машина заняла устойчивое положение на земле, мотор поперхнулся и затих.

– Я же сказал! – гаркнул Недельский. – Двигатель не глушить!

– Это не я… – испуганно пролепетал пилот. – Он сам…

– Начинается… – вырвалось у Петри.

Он прилип к ветровому стеклу, ожидая вот-вот увидеть нечто ужасное и сверхъестественное. Но скалистый берег оставался пустынным и немым.

– Я не говорил тебе, – продолжал Олаф, – но первая экспедиция на остров завершилась трагично. Все погибли. Где-то здесь, вероятно, покоятся их останки.

– Я не собираюсь погибать! – отрезал Недельский. – Здесь есть кому это сделать за нас. Пошли… – И он распахнул дверь кабины, приглашая своего начальника на выход.

Осужденные все так же сидели в клетке «елочкой», и было видно, что они смертельно устали. Голота корчился от боли. Тело не слушалось и норовило завалиться на бок, руки, скованные наручниками за спиной, затекли и опухли.

С тяжелым скрежетом опустилась аппарель. Конвойные открыли клетку и первым делом выволокли из нее тело застреленного арестанта.

– Труп оставить на берегу, – распорядился Недельский.

Он упивался ролью заместителя начальника спецгруппы, а никчемность и слабохарактерность самого начальника, которые Недельский всячески старался продемонстрировать подчиненным, позволяли ему чувствовать себя безраздельным хозяином положения.

Осужденных по одному подняли с пола и выстроили вдоль решетки.

– Сейчас с вас снимут наручники… – начал Петри.

– Этого делать нельзя! – вмешался Недельский. – Мы можем лишь поменять им положение рук. Застегнем браслеты не за спиной, а спереди.

Олаф замялся. Ему не хотелось препираться с заместителем в присутствии подчиненных и, тем более, арестантов.

– Осужденным, возможно, предстоит карабкаться на скалы, – тихо напомнил он. – К тому же на острове бежать некуда. Наручники – лишняя предосторожность.

– В нашем деле, – надменно процедил Недельский, – лишней предосторожности не бывает. – Он демонстративно повернулся спиной к Олафу и продолжил, обращаясь к уставшим и подавленным арестантам: – Мы на острове! Бежать некуда! За десятки километров вокруг – ни одной живой души. Тем не менее напоминаю: любая попытка к бегству – расстрел на месте, препирательство с начальством – расстрел, отказ от выполнения поставленной задачи – расстрел. Все ясно?

По шеренге осужденных прошелестело невнятное «да».

– Не слышу! – Недельский наклонил голову и театрально вскинул брови.

– Д-а-а… – простонали люди у решетки.

– Ставьте задачу, товарищ Петри. – Недельский отступил на шаг и встал рядом с Олафом, скрестив руки на груди и победно поглядывая на конвойных.

Олаф поморщился. Ему претил самоуверенно-развязный тон заместителя. Помимо брезгливости и отвращения, которые Петри испытывал к Недельскому, он интуитивно чувствовал и опасность, исходящую от него.

Арестанты стояли в шеренге, покачиваясь от усталости и пережитого шока. Люди, неведомым чудом избежавшие смерти, к которой они готовились на протяжении последних месяцев, измученные перипетиями бессонной ночи и жуткой неизвестностью наступившего дня, таращились на Олафа, почти не дыша, ожидая нового приговора.

Начальник спецгруппы выдержал паузу, откашлялся и произнес речитативом:

– На острове нас интересуют любые трещины и лазейки в скале, которые могут оказаться входом в катакомбы, схроны и пещеры. Разыскать их – единственная возможность для вас остаться в живых. От вертолета пойдете шеренгой прочесывания на дистанции окрика. Сигнал, поданный любым из осужденных, должен быть незамедлительно передан по цепочке. Расположение конвойной группы – линия берега. База – вертолет. Вопросы есть?

– Вопросов нет! – поспешно отреагировал Недельский. – И быть не может.

– Осужденных отконвоировать к месту начала операции, – приказал Петри.

Арестантам поменяли положение рук. Теперь наручники защелкнулись спереди, и люди с явным облегчением подносили ладони к лицу, вытирали глаза, щеки и губы, двигали плечами, разминая затекшие мышцы.

Недельский первым сбежал по аппарели на берег, огляделся по сторонам и кивнул конвойным:

– Вперед!

Осужденных по одному вывели из вертолета и выстроили длинной шеренгой спиной к озеру и лицом к черной громаде скалы.

Петри вышел последним и, едва ступив на влажную, чавкающую под ногами землю, невольно поежился. Ледяной ветер распахнул бушлат и норовил ударить острым кулаком в самое сердце. Вода у берега морщилась и дрожала. Казалось, что земля тоже шевелится от ветра, хлюпает мокрым песком и нервно перекатывает с места на место корни мертвых растений. И только скалы застыли в мрачном безмолвии, то ли приглядываясь к непрошеным гостям, то ли прицеливаясь для внезапного смертоносного удара.

Арестанты втянули головы в плечи, дрожа от холода и затравленно обводя глазами немое, мрачное пространство, отделяющее их от черных скал.

– Сто метров до подножия – бегом! – прокричал Недельский. – По камням перебираться медленно, и чтобы каждый был на виду! Марш!

Десять человек бросились вперед, спотыкаясь и выставив перед собой руки, закованные в стальные браслеты. Через полминуты они достигли камней и принялись карабкаться на них, обдирая ладони и сбивая в ледяном отчаянии колени и локти.

Конвойные застыли на берегу, зорко наблюдая за каждым из осужденных. Десять мужчин, с трудом взобравшиеся на первую гряду, теперь осторожно ступали по камням с одного на другой, на манер заблудившихся путников, шагающих с кочки на кочку через гать.

Неожиданно стих ветер. Над берегом повисла зловещая тишина, не нарушаемая даже странными птицами, кружащими над кривящейся в бесшумных судорогах водой. Казалось, на острове кто-то невидимой рукой выключил звук, а черно-белое изображение сделал еще контрастнее.

«Как в телевизоре «Чайка», – подумал Олаф. – Вся жизнь состоит только из двух цветов. Даже серых оттенков не видно. Черные камни, белые лица… Черная земля, белая вода… Черные птицы, белое небо…»

– Ты ничего не слышишь? – спросил Недельский, с тревогой озираясь по сторонам.

Олаф покачал головой:

– Ничего. Будто звук выключили. Ни шороха, ни всплеска.

Недельский поднял указательный палец:

– Вот опять! Неужели не слышишь? Такое… странное… Тук-тук-тук…

Олаф почувствовал неприятный холодок между лопатками.

– Ты слышишь стук? – спросил он тихо. – Может, это твое собственное сердце? – И мысленно добавил: «Хотя, вряд ли оно у тебя вообще есть».

– Нет, это механический звук, – пробормотал Недельский. – Как у детской заводной игрушки… – Его недавние развязность и самоуверенность улетучились без следа. – Чертовщина какая-то!..