Олаф опять прислушался, и на этот раз ему показалось, что он различает в липкой, как патока, тишине едва уловимое постукивание.

– Похоже на дятла, – неуверенно произнес он.

– Сам ты дятел! – вспылил Недельский. – Причем единственный на весь остров. Этот стук особенный. Он как предупреждение. Как приближение опасности. Неужели не понимаешь, что мы его слышим только потому, что все остальное смолкло!

Петри не ответил. Теперь он явственно услышал нарастающее постукивание, как приближающуюся тревогу.

Недельский отступил к вертолету и жестами показал пилоту, что пора запускать двигатель.

Пытаясь унять противную дрожь в коленях, Олаф глубоко вздохнул, облизал пересохшие губы и бросил взгляд туда, где беспомощно переступали с камня на камень фигурки людей в полосатых робах.

Неожиданно он почувствовал, что и без того неяркий свет пасмурного осеннего дня начинает меркнуть в его глазах. Гигантская тень бесшумно выползла на землю откуда-то с другой части острова, накрыла собой песчаную полоску берега и вертолет, который так и не думал заводиться. Кто-то огромный, не уступающий в росте каменным глыбам, грозил вот-вот появиться из-за скалы, и Олаф застыл на месте, скованный ледяным предчувствием развязки. В ту же секунду невыносимую жуткую тишину прорезал душераздирающий крик. С аппарели на берег, прямо под ноги Недельскому, скатился пилот. Его трясло, как в менингитной лихорадке, глаза вылезали из орбит, а руки хватали сырые комья, царапали землю, словно пытаясь найти спасение в ее ледяных недрах.

– Куда?! – заорал Недельский. – Заводи вертолет, гнида!

Пилот вдруг обхватил руками его ногу и завыл еще громче.

– В кабину, сволочь! – задохнулся Недельский, пытаясь стряхнуть обезумевшего летчика с ноги. – Запускай двигатель, гад!

Олаф словно очнулся. Подстегиваемый холодным страхом, он бросился по аппарели в темное брюхо мертвой машины, проскочил два отсека, краем глаза отметив, что наказанный им конвоир невозмутимо сидит на скамеечке, прислонившись спиной к борту, и распахнул дверцу кабины пилота.

Здесь не было ничего необычного или странного, если не считать уснувших приборов и оброненных на пол наушников. Тяжело дыша, Олаф упал в кресло, ухватившись одной рукой за штурвал, а другой нащупывая тумблер запуска двигателя на безжизненной панели где-то у самого пола. Вспомнив, что есть еще другая приборная доска над головой пилота, он выпрямился в кресле, поднял глаза и застыл в мгновенном смертельном ужасе.

За матовым от конденсата ветровым стеклом виднелись очертания черной скалы, нависшей над берегом. Рядом с ней, напоминая такую же скалу, только белую, как мел, недвижимо стояла старуха в саване и стеклянным, мертвым взглядом смотрела на Олафа.

Он сразу же узнал ее. Он отчетливо вспомнил и этот жуткий взгляд, и саван, и ледяной голос в подъезде на лестнице, задуваемый кладбищенским ночным ветром из разбитого окна:

– Сорок третий номер!..

Рука скользнула по штурвалу вниз, и Петри, потеряв равновесие, ткнулся подбородком в рычаг. Сердце, казалось, остановилось на мгновение и тут же обрушилось тяжелым куском льда куда-то в колени.

В ту же секунду вертолет покачнулся от сильного порыва ветра, потом дернулся всем корпусом и задрожал так, словно земля под ним заходила ходуном. Кроваво-желтые языки пламени вспыхнули на черной скале и облизали ее со всех сторон.

«Вот почему она обугленная!» – пронеслось в голове Олафа.

Он почти не удивился невесть откуда взявшемуся огню. Казалось, мозг вдруг утратил способность мерить жизнь годами и даже минутами. Только – секундами. Крохотными мгновениями, из которых лепилось на глазах страшное и невероятное настоящее. Страх выпихнул из груди все прочие чувства и буквально приварил Олафа к креслу пилота. Воздух над островом дрожал желеобразным маревом, нагреваясь от полыхнувшей огнем скалы. В этой мутной взвеси, растекшейся за окном, Петри различал только жуткое безобразное лицо гигантской старухи, которая не сводила с него мертвых равнодушных глаз.

Вертолет снова дернулся, и черные камни осветились новыми языками пламени. В кабине стали отчетливо слышны громовые раскаты. Остров заходил ходуном, а железная обшивка неподвижной машины задрожала под тяжелыми ударами разъяренной стихии.

На берегу, у самой аппарели, Недельский замер, открыв рот, таращась на вспыхнувшую, как спичка, скалу. Земля вдруг просела и дернулась куда-то в сторону, норовя сбросить с себя непрошеных гостей. Горящие камни, словно капли расплавленного целлофана, посыпались вниз со скалы и стали взрываться, как бомбы, совсем рядом с обезумевшими от ужаса людьми в полосатых робах. Арестанты бросились в обратную сторону, уворачиваясь от огненного камнепада, спотыкаясь и падая, воздев над головой руки, скованные стальными браслетами. В одно мгновение холодная сырость уступила место нестерпимой жаре. Конвойные в смятении попятились к воде, плохо соображая, что происходит и что делать дальше.

– Куда?! – заорал Недельский. – Он двинулся, хромая, вперед, таща за собой подвывающего пилота, который и не думал отпускать его ногу. – Огонь!

Этот приказ, звучащий двусмысленно посреди бушующей огнем стихии, потонул в громовых раскатах, потрясающих остров.

Конвойные сбились в кучу, цепенея от страха, и в немой растерянности наблюдали, как осужденные, преодолев последнее препятствие на обратном пути, бегут к вертолету.

– Огонь, твари! – не унимался Недельский. Он, изловчившись, ударил пилота в лоб каблуком ботинка и высвободил ногу. – Огонь!..

Но охранники его не слышали. Всех четверых накрыла громадная тень, выползшая из-за скалы. Конвоиры, как по команде, подняли головы и покачнулись в мгновенном ужасе, похожем на взрыв петарды в ладонях первоклассника. Один из них охнул и, задрожав всем телом, осел на мокрый песок. Остальные, не мигая, смотрели куда-то поверх скалы, не в силах шевельнуться или даже вскрикнуть.

Недельский тем временем выхватил пистолет и с ходу выстрелил в голову первому осужденному, подбежавшему к вертолету. Тот упал, кувырнувшись назад, словно ударившись на бегу о невидимое препятствие. Второй арестант остановился как вкопанный за несколько метров до своего убитого товарища и, поколебавшись, повернул назад. Но Недельский вошел в раж. В два прыжка он догнал осужденного и, не примеряясь, выстрелил ему в затылок. Теперь людям в полосатых робах уже некуда было бежать, у них не осталось ничего, кроме короткой, как вспышка, и никому более не нужной жизни. В каком-то страшном аффекте, восторге отчаяния, похожем на безоглядность солдата, поднимающегося в атаку из окопа, они ринулись на вооруженного врага.

Мгновенно осознав, что через секунду он будет затоптан и смят озверевшими от безысходности и отчаяния людьми, Недельский дважды выстрелил в тех, кто был ближе к нему, и кинулся обратно к вертолету.

Громовые раскаты усилились. Кровожадные огненные языки сползли со скалы и теперь неумолимо двигались к берегу, пожирая на своем пути камни, словно те были сделаны из картона.