Наблюдая, как Райан захватывает законодательную инициативу в ходе переходного периода, Бэннон столкнулся с реальной политикой в действии. Если президент готов был уступать разработку главных инициатив, Бэннону нужно было начать противодействие и снова приступить к заигрываниям с Breitbart. Кушнер, в свою очередь, выработал собственный подход: достаточно было потакать прихотям президента. Что же до самого президента, было вполне понятно, что он не хотел выбирать между противоречивыми проектами реформ. Он просто надеялся, что сложные решения примутся сами собой.

* * *

Бэннону претила не только идеология Райана – он не уважал и его профессиональные качества. В представлении Бэннона новому республиканскому большинству нужен был человек вроде Джона Маккормика, демократического спикера Палаты представителей, который занимал эту должность, когда Бэннон был еще подростком, и протолкнул законодательную инициативу Джонсона “Великое общество”. Маккормик и другие демократы 1960-х были политическими героями Бэннона – в его пантеон входил и Тип О’Нил. Он родился в ирландской католической семье из рабочего класса, в идеологическом отношении был отделен от дворян и аристократии – и вовсе не хотел входить в их число. Бэннон восхищался политиками прошлого. Он и сам был на них похож: отечный, с обвислыми щеками. Он терпеть не мог политиков современности: помимо политических талантов, им недоставало душевности и искренности. Райан был и оставался мальчиком на побегушках из семьи ирландских католиков. Он так и не вырос, чтобы стать бандитом, копом, священником – или настоящим политиком.

Райан явно не умел просчитывать варианты. Он был просто невеждой, который ничего не видел дальше собственного носа. Он всем сердцем ратовал за налоговую реформу, но считал, что к ней ведет лишь один путь – через реформу здравоохранения. Но его так мало волновала эта тема, что он последовал примеру Белого дома, который передал разработку реформы ему, и сам передал составление проекта страховым компаниям и лоббистам с Кей-стрит.

Фактически Райан попытался действовать подобно Маккормику и О’Нилу, заверив президента в своей способности справиться с проектом реформы. Ежедневно он по несколько раз созванивался с Трампом, говоря ему, что это “решенный вопрос”. Доверие Трампа к Райану все росло, и казалось, что президент считает его доказательством своего безграничного влияния на Конгресс. Если раньше президент и волновался, теперь о волнении можно было забыть. Вопрос был решенным. Хотя Кушнер и не одобрял законопроект, в предвкушении триумфа он то и дело хвастался, что Белый дом вот-вот добьется великой победы, фактически пальцем о палец не ударив.

В марте вдруг появились опасения, что все может закончиться иначе. Тревогу забила Кэти Уолш, которую Кушнер теперь называл “придирчивой и вздорной”. Она попыталась убедить президента лично принять участие в привлечении голосов, однако все ее попытки были заблокированы Кушнером после серии все более напряженных столкновений. Коалиция начала разваливаться.

* * *

Трамп по-прежнему отмахивался от новостей о “чепуховом российском скандале”. Однако 20 марта директор ФБР Джеймс Коми выступил перед Комитетом Палаты представителей по разведке и изложил историю целиком:

Однако он сказал достаточно. После речи Коми слухи, утечки, теории, намеки и догадки наблюдателей, которые до той минуты в лучшем случае давали лишь надежду на скандал, стали основой для официального расследования деятельности Белого дома. Попытки отмахнуться от этого – назвать новости фальшивкой, представить гермофобию Трампа защитой от обвинений в “золотых дождях”, надменно откреститься от мелких сподвижников и безнадежных прихлебателей, жалким образом заявить, будто ни о каком преступлении не было и речи, и выставить президента жертвой прослушки Обамы – с треском провалились. Коми сам отмахнулся от обвинений в прослушке. Вечером после выступления Коми всем стало очевидно, что российская история не забылась, а вышла на первый план.

Прекрасно помня о столкновении отца с Министерством юстиции, Кушнер особенно обеспокоился повышенным вниманием Коми к Белому дому. Кушнер стал призывать разобраться с Коми. Он все ломал голову, как именно с ним разобраться. И спрашивал об этом у Трампа.

Бэннон пытался объяснить, что это было также и структурной проблемой, хоть его и мало кто слушал. Таким был выпад оппозиции. Можно было поражаться, какими жестокими, изобретательными и дьявольскими стали ее шаги, но не стоило удивляться, что враги пытались найти слабое место для удара. Это был шах, но вовсе не шах и мат, поэтому нужно было продолжать игру, понимая, что она будет долгой. Единственным способом победить, по мнению Бэннона, была четко продуманная стратегия.

Но президент, подстрекаемый своей семьей, был упрям и не склонен к стратегическому мышлению. В его представлении дело было не в проблеме, а в человеке – в Коми. Остерегаясь абстракций, Трамп предпочитал апеллировать к чувствам и бороться с конкретным противником. Коми был для Трампа загадкой: на посту директора ФБР он сначала отказался предъявлять Клинтон обвинения после скандала с письмами, но затем, в октябре, собственноручно подыграл Трампу, возобновив расследование в отношении Клинтон.

При личном общении Трамп счел Коми зажатым – и совершенно лишенным чувства юмора. При этом Трамп, который считал, что его все находят неотразимым, был на сто процентов уверен, что его чувство юмора Коми понравилось. Когда Бэннон и остальные стали настаивать на скорейшей отставке Коми – чему противился Кушнер, тем самым прибавляя еще один пункт к длинному списку своих минусов, который вел Бэннон, – президент сказал: “Не беспокойтесь, он у меня в кармане”. Следовательно, он нисколько не сомневался, что сможет умаслить директора ФБР, чтобы тот склонился на его сторону, а то и вовсе ему подчинился.

Одни обольстители невероятно чувствительны к сигналам объектов своего обольщения, в то время как другие идут напролом и по закону средних чисел часто добиваются успеха (последнюю группу мужчин сегодня нередко обвиняют в домогательствах). Таким был подход Трампа к женщинам – он радовался удачам и спокойно относился к провалам (при этом часто считая, что соблазнение удалось, даже если все свидетельствовало об обратном). Таким же стал и его подход к Коми.

После вступления в должность Трамп несколько раз встречался с Коми: 22 января, когда президент обнял директора ФБР; за ужином 27 января, когда Коми попросил остаться на посту; и в День святого Валентина, когда они поговорили наедине, предварительно выдворив из кабинета всех, включая номинального начальника Коми, Джеффа Сешнса. Трамп не сомневался, что их отношения складываются наилучшим образом. Президент был совершенно уверен, что Коми понимает, что он, Трамп, прикрывает его спину (позволяя ему сохранить работу), а потому сам прикроет спину Трампу.