– Ну, ты держись, Слав...

– Нас бьют каждый день... Тяжело. Морально очень тяжело. Три месяца каждый день ждать расстрела... – он проводит рукой по волосам и вздыхает. – Выхода нет...

– Выход всегда есть, – эту фразу она сама терпеть не может. Когда ее произносят, ей хочется сказать: «Ну, если он есть, тогда покажите мне его – этот выход!»

Славка помотал головой.

– Я сижу и жду своей очереди... Каждый день жду... Позвони потом матери, скажи, что погиб. Все равно я – не жилец... Если в ближайшие дни не убьют, я сам с собой что-нибудь сделаю...

– Дурак, что ли? Ты тут самый старший. Ребята на тебя смотрят. А им что? Им что делать? Даже не смей. Я чувствую, все будет хорошо. Вернешься, семья тебя встретит... У меня чувство опасности и тревоги хорошо развито, – она хотела добавить, что все жопой чувствует, но сдержалась. Мало она его знает, Славку, вдруг он ее «жопу» не поймет, не оценит. Хотя сейчас в эту прозрачную весну тысяча девятьсот девяносто пятого года он казался ей самым близким человеком на свете. – Вот я сейчас приеду в Москву и твоих фотографий понаделаю... – продолжает она. – А ты меня спроси: «Для чего?»

– Для чего?

– Освободишься, придешь ко мне в редакцию, а я тебе фотки на память подарю... Понял?

– Понял... – усмехнулся он.

– На вот, возьми, – Наташа оглядывается по сторонам – никто не смотрит, – протягивает ему свою визитку – маленький картонный прямоугольник из другой жизни.

– Зачем она мне? – пожимает плечами.

– А как ты без адреса собираешься редакцию искать?

– Понял... Только никогда этого не будет...

– А я тебе говорю – будет! И цветочки не забудь, когда пойдешь. Я гвоздики люблю...

Она уходила, записав адреса матерей. Шея, позвоночник, спина, все болело от напряжения – было трудно не обернуться и не посмотреть на них в последний раз. Журчала вода. Русский пленник мыл кастрюлю. Крестик болтался на шее. Чирикали птицы. Хрусталь спускался с гор. Она уходила, они оставались. Что здесь происходит? Что?

– Что происходит? Выйди отсюда, у нас совещание!

Ширвани Басаев был сильно похож на старшего брата. Только черты лица были помельче, и в его присутствии не сквозило. Он был назначен комендантом Ведено, имел в комендатуре отдельный кабинет, и без стука, без приглашения к нему было нельзя.

– Не выйду!

Наташа вошла не постучавшись. Села на свободный стул.

– Выйди отсюда, – повторил Ширвани.

– Сказала же, не выйду! Подождет ваше... совещание... Сначала все скажу... потом выйду...

Ширвани было далеко до брата – его взгляду не хватало силы.

– Говори...

– Не могу...

– Хватит плакать. Асланбек, налей ей воды.

Асланбек Большой вышел и вернулся с полным граненым стаканом. Она плеснула воды в руку и прижала ладонь к горячим глазам. Только что она была в сельском госпитале. Видела Мадонну и ее младенца.

Подойдя к кровати с фотоаппаратом, Наташа дала осечку.

– Почему вы до сих пор здесь? – спросила она у Мадонны и присела на соседнюю кровать. На ней кто-то лежал.

– Заражение крови, – с сильным акцентом ответила Мадонна.

– Почему вы не отвезли ее в Хасавюрт? Там работают московские врачи, у них много лекарств, они могут помочь...

– У меня нет денег на дорогу в Хасавюрт, – сказала Мадонна.

– Но это же... рядом... Вас за пятьдесят долларов довезут...

– У меня нет пятьдесят долларов.

Мадонна развернула ребенка и отошла от кровати, давая Наташе возможность снимать. Только теперь до нее дошло, что хриплый равномерный звук издает ребенок. До этого ей казалось, что где-то рядом, в соседней палате за стеной, работает небольшой насос – поршень в нем ходит вверх-вниз, нагнетая и хрипло выпуская воздух.

Она шла к комендатуре. Фотоаппарат болтался на груди. Несколько раз споткнулась и чуть не упала. Шла не видя, по памяти. Прошла остатки старой крепости. Щеки щипало от соли – из глаз текло и собиралось в большую каплю на подбородке.

– На пульки у вас деньги есть... – она шумно втянула воздух. – Оружие вы покупаете. Почему же... Почему же...

– Асланбек, дай ей еще воды.

– Спасибо, – сделала холодный глоток. – Почему же нельзя найти пятьдесят долларов для женщины... чтобы она отвезла своего ребенка в больницу... вы же... каждый день к своим боевикам туда ходите... неужели вы не слышите, как она там скулит... как щенок... Мясо слезло... косточки видны...

– Жалко тебе, да? – зло сощурившись, говорит Ширвани. – Это твои братья с ней сделали.

– Это не я и не мои братья! Это вы! Вы держите ее, как щенка в зоопарке! Чтобы журналисты приходили и фотографировали! Мол, смотрите – вот что русские сделали! Вы специально! Да идите вы все на фиг!

– Наташа, что ты так волнуешься? Мы разберемся... – говорит Асланбек.

– Да не надо разбираться! Я уже отправила их в Хасавюрт! Они только что на машине уехали! Да ну вас всех на фиг...

Роза тяжело опустила кастрюлю с мытой картошкой на печку. Железные круги зашипели.

– Не надо так, – сказала она, выпрямляясь. – Сколько таких детей по всей Чечне... Из-за каждого нельзя плакать – слез не хватит... Иди умойся холодной водой, сразу все пройдет.

Как будто холодной водой можно смыть память, подумала Наташа. Память не пленка – не засветишь, не изрежешь большими ножницами на кусочки. Не засыплешь их в картонную трубку, и не закрутятся они в ней цветочками, неведомой красоты узорами. Память не калейдоскоп – ей не превратить свои некрасивые кусочки в причину не плакать.

– Роза, почему твои дети бегают босиком? Земля еще холодная...

– У них нет обуви, – ответила Роза, отворачиваясь к кастрюле.

– Купи им сандалики.

– Если я куплю, им есть будет нечего...

Роза сняла кастрюлю, ткнула картофель вилкой. Мундир на нем лопнул.

– Плохая картошка, – заметила Роза. – Рассыпчатая.

Открыла окошко в печке, поворошила там длинным поленом.

– Сегодня в госпиталь много раненых привезли, – сказала она. – Завтра я совсем рано уйду, еще темно будет. Ты утром, когда встанешь, чай себе сама согрей. Смотри, – Роза достает из-под стола темно-зеленую стеклянную бутылку, – это – взрывная жидкость. Ты ее чуть-чуть на тряпочку капни, там тряпки за раковиной найдешь. В печку сунь, сверху ветки положи и спичкой зажги. Долго гореть будет, чайник успеет вскипеть... Да, ты, наверное, и сама знаешь, как взрывной жидкостью пользоваться, – подмигнула Роза.

– А дровами нельзя растопить? – Наташа не подхватила надоевшую шутку про ФСБ.