— Может, крысы?

— Нет, не крысы! Большое. Хорошо, что ты засов поставил!

Я поставил, я и снес. С наружной стороны двери обнаружились свежие царапины. Глубокие! Кем бы эта дрянь ни была, когти у нее изрядные.

— Ничего не бойся! — заявил я Жаворонку самым уверенным тоном, на какой был способен. — Дверь ей не по зубам. Засов я сейчас починю. Запрись и жди.

— Чего ждать?

— Пока мы эту тварь изловим!

— Мы?

— Мы с Уотом. Вдвоем мы ее быстро поймаем!

И я принялся чинить засов.

— Кэр-буу! Сожрала!

Уот уже не злился — устал, наверное. Просто удивлялся.

— Что сожрала?

— Тушу! Тушу сожрала! Тут лежала.

По дороге я успел заскочить в конюшню. И Мотылек, и Уотов арангас были невредимы, но беспокойны. Мотылек всхрапывал, стриг ушами. Иногда мой конь замирал, прислушиваясь, и вдруг вскидывался на дыбы, ржал с тревогой, гулко бил копытами в утоптанный земляной пол, присыпанный лишайниковой трухой. Арангас в соседнем стойле хрипел, шипел, щелкал зубами. Топал деревянными балками, щупальца метались из стороны в сторону, хватали все, на что натыкались, отпускали и принимались шарить дальше. Насилу я их успокоил; арангас даже пришлось ласково потрепать по морде. Живой помост лизнул мне руку спасенным вчера языком. Не иначе, тварь и здесь побывала. Хорошо, напасть не рискнула. Отбились бы Мотылек с арангасом от нее?

Нет, лучше не проверять!

Я отправился на поиски Уота. Адьярая я нашел в подземелье, неподалеку от темницы с безучастными пленниками. Из чулана, где хранилась сожранная туша, разило тухлятиной. На полу — уже привычные бурые пятна, дурнопахнущие ошметки, раздробленные огрызки костей.

— Дьэ-буо! Вот ведь! Чем пленников кормить?

— Слушай, Уот...

— Слушаю, да! Уши — во!

— Не пора ли с этой тварью покончить?

— Пора! Прикончу!

— Так давай ее искать!

— Искать? Кого?

А я уж было обрадовался. Ничего, я упрямый.

— Вора! Который твои запасы жрет.

— Зачем искать? Придет — убью.

— Вор сам не придет. Искать надо. Ловить.

— Искать? Скучно. Не хочу. Придет!

— А если не придет?

— Тогда уйдет. Все сожрал, да!

— И что тут хорошего?

— Больше жрать нечего. Уйдет, не вернется.

Как кого пришибить — это Уот всегда с радостью! А искать — скучно ему, видите ли! Вот же балбес одноглазый! Ладно, я знаю, чем его пронять.

— А если ворюга твою невесту сожрет?

— Невесту? Не сожрет!

— А вдруг?

— Шурин побил, прогнал! Невеста тоже побьет.

— Невеста слабая. Не побьет.

— Моя невеста сильная!

— Твоя невеста — человек-женщина. Ей с вором не справиться.

— Справится!

— Уот, кто здесь ее жених? Твоей невесты? Ты или я?

— Я! Я жених, буо-буо!

— Тогда почему я о ней беспокоюсь, а ты нет? Кэр-буу!

— Моя невеста, дьэ-буо! Я беспокоюсь!

— Так найди и прибей эту тварь, раз жених! А то доберется до твоей невесты...

— Доберется? До моей невесты?

На адьярайской роже отразилось сомнение. Уот задумался и усох. Когда усыхаешь, лучше думается. А когда думаешь, легче усыхаешь. По себе знаю.

— Молодец! — Уот наладился по-родственному хлопнуть меня по плечу, но я вовремя увернулся. — Хороший зять. Тюнгюр[52]! Самый лучший! Невеста моя, а ты беспокоишься, да! Люблю. Невесту тоже люблю. Найду вора, убью! Вдруг до невесты доберется?

Уот с шумом втянул воздух, раздувая ноздри:

— Запах чую! Найду...

Оглушительно сопя, он с неожиданным проворством метнулся за угол. Ну да, помню. Дядя Сарын говорил: у Уота — чутье.

— Погоди! Я с тобой!

— Не ходи за ним, — предупредили из темноты. — Накличешь беду.

— Я же помочь хотел!

— Хотел — помогай. В доме шаром покати, скоро с голоду помрем. Айда за добычей...

Из сумрачных теней соткалась угловатая фигура Чамчай. Удаганка предусмотрительно оставалась на безопасном расстоянии.

— На охоту, что ли?

— Охота, женишок, пуще неволи. Охота тебя кормит, а в неволе тебя кормят. Выбирай!

— А как же тварь?

— Сказала же: не лезь! — в раздражении она хлестнула по стене хвостом. Когти голенастых ног скрежетнули по шершавому камню. — Пойдешь за ним — рассердится: «Я тут хозяин! Мой дом, я и порядок наведу!» Еще подеретесь без меня...

— Ну, тебе видней.

Я хотел поехать на Мотыльке, но Чамчай отсоветовала. Дебри, мол, глушь, угробишь коня... Про дебри я ей сразу поверил и отправился пешком — топал в десятке шагов позади удаганки. Вести так разговор было несподручно, поэтому мы большей частью молчали.

За черной скалой начинался горелый лес: кривые обугленные стволы с огрызками веток, серый пепел под ногами. При каждом шаге пепел взлетал едкими облачками, норовил запорошить глаза, забраться в нос. Я чихнул, и пепел шевельнулся удивительным образом. Что-то под ним двигалось, извивалось, шелестело, спешило убраться прочь.

Угроза? Добыча?

— Шагай, — подбодрила Чамчай.

Гарь закончилась, и мы оказались над обрывом, на вершине исковерканного склона. Местами он блестел, словно полированный: гладкий и даже на вид скользкий. Подо мной склон притворялся озером в ветреный день, шел рябью. Казалось, ветер взъерошил смоляную гладь, а она взяла и застыла, скованная лютым морозом. Из уступов и наплывов торчали ноздреватые шары буро-ржавого цвета — большие и маленькие.

Камень? Железо?

По левую руку громоздились острые, как клинки ножей, скалы. Тускло отблескивая, стена серо-стальных лезвий уходила ввысь, вгрызалась остриями в вихрящиеся хмурые небеса. Я глянул вправо — и охнул от потрясения. Из горной теснины с басовитым рокотом извергался огнепад. Со дна ущелья, куда рушился огонь, тяжелый и вязкий, вздымались и не спешили опасть столбы искрящегося пламени. По ущелью гуляли отсветы и блики. Смотреть было больно: охра, багрянец, лисья рыжина, расплавленное золото и белизна — пронзительная, ярящаяся.

Грозно. Мрачно. Красиво.

Очень красиво!

— Зеваешь? — возмутилась Чамчай. — Ворон ловишь?