нам, — он сжал кулак и поднес его к лицу Патридзе. — Грузия… — он запнулся, но тут же с пафосом продолжил, — народ… нам не простят. Все равно когда-то придется воевать с Россией.

Черные глаза продолжали изучать ландшафт за окном.

— Но ведь они до сих пор помогают нам газом и электричеством, — помолчав, осторожно сказал Патридзе. — Мне бы не хотелось разом рвать наши отношения.

Маленькие колючие глазки президента вспыхнули.

— А придется, — жестко сказал он. — Пойми, это единственное решение.

И опять наступило молчание. Патридзе продолжал смотреть в окно, не в силах пошевелиться.

— Разве нельзя продумать другой вариант? — спросил он, набрав в легкие воздуха.

— Нет, — жестко отрезал президент и подошел к огромной карте Грузии, висящей на стене. — Никаких вариантов… — он заставил себя улыбнуться: — Я еще должен тебя уговаривать… Закаев просит дать ему взрывчатку. Садись, обсудим, как это сделать.

* * *

Подталкиваемые в спину дождем, они медленно брели по направлению к трещине. Дождь хлестал с такой силой, будто не прерывался, и вскоре перешел в град, настолько крупный, что пришлось укрыться под деревом. Несмотря на то, что майор спешил как можно быстрее продолжить путь, он знал, что это безумие, и съежился под деревом. Жалко, теперь у снайперши появится время, чтобы их нагнать. Надежда лишь на то, что и она не железная. Ей тоже придется где-то пережидать град.

Но вот наконец град закончился, немного посветлело, утих ветер — и они снова устремились вперед. Зубровский оглядывался по сторонам, готовый каждую секунду к нападению — теперь, когда стихло, их шаги громко раздавались на всю окружающую местность.

— Когда же все это кончится? — пожаловался Кузнецов. — Мы прошли уже столько километров.

— Метров, — отозвался Милешкин, который опять стал подволакивать ноги.

Вскоре он весь обмяк, и Уточкину пришлось нагнуться к нему, чтобы дернуть за плечо. Вдруг Уточкин сам дернулся, а потом над деревьями раздался треск выстрела. Упав на спину, лейтенант засучил ногами в предсмертной агонии. В следующую секунду Зубровский обнаружил себя уже лежащим на земле. Он не помнил, как выхватил пистолет, бросился вниз — сработал инстинкт.

Черт, и Уточкин тоже мертв. Он хотел ползти к лейтенанту, но что толку? Баба не промахивается… А что с Милешкиным? Старшина неподвижно лежал в грязи, словно убитый. Но вдруг его глаза открылись, и он, то и дело моргая, стал смотреть вверх.

— Ты заметил ее? — прошептал Зубровский, обращаясь к Кузнецову. — Откуда выстрел?

Ответом ему было молчание. Старлей с осунувшимся бледным лицом лежал, вжавшись в землю, глядя прямо перед собой.

Наклонившись к нему, Зубровский взял его за шиворот и легонько тряхнул. Не хватало еще, чтобы и Кузнец вышел из строя.

— Что с тобой? Очнись!

Кузнецов очнулся. Развернувшись, как пружина, он вскочил и сжал кулаки.

— Убери руки! — закричал он на Зубровского.

— Я только спросил, ты видел ее?

— Я же сказал, нет.

— Когда ты сказал?

— Сказал, — тупо повторил Милешкин.

Оба одновременно посмотрели на него.

— Хватай его! Быстро! — произнес Зубровский, и они потащили старшину к небольшой ложбинке, окруженной кустами. Ложбинка была полна дождевой воды, и Зубровский медленно опустился в нее по грудь, ничего не ощущая — ни холода, ни сырости.

Его руки задрожали, когда он решил проверить пистолет. Слава богу, вода не попала в ствол. Теперь он знал, что будет делать дальше.

— Разделимся, — сказал он Кузнецову. Во рту было сухо от волнения. — Ты останешься здесь. Если кто высунется — стреляй.

— А ты?

— Пойду вперед. Если мы двинем назад, она пойдет за нами. Кончит всех… У нас нет выбора.

— Да, обученная.

— Мы тоже не лыком шиты…

— А может, подождать ее здесь? Она же обязательно появится.

— Чтобы прикончить нас? Ты же сам только что сказал, она обучена. Как раз на это я и рассчитываю. Она не ожидает, что кто-то из нас пойдет к ней. Она уверена, что мы будем убегать. А если баба вобьет себе что-то в голову, не вышибешь. Запомни: атака — лучший способ защиты.

— Тогда, может, и мне с вами?

— Нет. Его, — он указал на Милешкина, — нельзя оставлять одного. К тому же вдвоем от нас слишком много шума.

Опять стало темно, но не из-за дождя, а потому что наступил вечер. Снова похолодало, но лицо Зубровского было покрыто липким потом. Он знал, что это страх. Ему ужасно хотелось повернуть, бросить все к черту и вернуться назад, но он принудил себя ползти дальше. Хватит, он уже совершил немало ошибок и теперь должен остановить снайпершу во что бы то ни стало.

Потом, часа через два, когда стало совсем темно, а сил почти не осталось, майору все-таки пришлось повернуть обратно. Он долго полз, все так же внимательно вглядываясь в каждую тень, вслушиваясь в каждый звук. Его чувства настолько обострились, что ему казалось, он сможет обнаружить бабу по запаху.

Майор настолько был поглощен наблюдением по сторонам, что чуть не забыл сообщить Кузнецову, что возвращается. Вот была бы ситуация… После всего происшедшего получить пулю от своего.

— Эй! Это я, — прошептал он, оказавшись на том месте, где оставил Кузнецова и Милешкина.

Ему никто не ответил.

«Не услышали?» — подумал Зубровский.

— Это я, Алексей, — повторил он громче, но ему опять никто не ответил. Что случилось?

Описав полукруг, он приблизился к ложбинке с другой стороны. Да, что-то несомненно случилось. Кузнецова нигде не было видно, а Милешкин был здесь. Он лежал на спине с перерезанным горлом: кровь уже не лилась из раны, а свернулась и стала ржавой.

Где Кузнецов?

Устал ждать, и тоже отправился за девкой, оставив Милешкина, а она тем временем появилась здесь и тихонько перерезала старшине горло? Снайперша, вдруг понял Зубровский, должна быть где-то рядом. Повернувшись, он чуть не закричал: Леха, ты где, Леха! Вдвоем они еще могли бы заметить девку, прежде чем она заметит их.

Вместо этого вдруг раздался крик откуда-то слева.

— Андрей, — это кричал Кузнецов, — стой!.. Она… — прозвучал выстрел, и крик оборвался.

Больше Зубровский выдержать не мог. Не разбирая дороги, он побежал, что-то крича на ходу и не понимая, куда бежит.

42

Второй раз дернулась винтовка, когда она выстрелила в бегущего, но пуля пошла слишком высоко. Живучим оказался гад, этот старший лейтенант, даже с пулей в голове. Ему еще хватило сил на то, чтобы приподняться с земли и схватиться за винтовку. Еще раз выстрелив ему в голову, Фатима невольно ощутила уважение к нему, чуть ли не восхищаясь его стойкостью. Но распинаться в своих чувствах