Мальчику хотелось спросить, откуда чужеземцу известны имена его родных и друзей, жизнь и даже мысли. Но он не спросил.

– Скоро ты найдешь одну восьмилучистую штуковинку, – сообщил мужчина. – Жаль, сам я не могу отыскать эту вещицу. Она ярче всех вместе взятых окон Элен и бронзовых отражателей кузнецов орхо. Дыхание жизни и человеческие чувства отражаются в ней так же чисто, как силы зла. Она умеет воспроизводить живой Сюр. С ее помощью ты можешь возвратить брата на Орто. Не захочешь – твоя воля, а захочешь – сам поймешь, как и что сделать, шаман-кузнец. С твоим-то джогуром… И у тебя будет живой, настоящий брат! Он станет заботиться о тебе, а ты – о нем. Вы защитите друг друга, если придет опасность, привыкнете делиться друг с другом секретами, снами, мечтами, лакомствами… начнете петь одну песню, жить одной жизнью! Ты осознаешь, что иметь близнеца, точно такого же, как ты, понимающего тебя с полуслова, ни с чем не сравнимое счастье!

Странник повернул голову к берегу. Что-то его обеспокоило. Острые кончики ушей высунулись из волос и зашевелились.

– Жестокая кара ожидает убийц. Она мечом висит над тобою, Атын, ведь ты – убийца. Мало того – людоед! Возмездие будет грозить тебе до тех пор, пока ты не вернешь к жизни то, что отнял у брата и у себя.

Речное эхо донесло чьи-то громкие голоса. Мужчина поднялся.

– Твоя находка поможет создать и обрести, – быстро проговорил он. – А потом ты отдаешь ее мне. Вам с близнецом она больше не понадобится, а мне нужна позарез.

Белоглазый наклонился так резво, что мальчик не успел отстраниться. Странник дотронулся до талисмана на его груди и ухмыльнулся, пробуравив взглядом рубаху и кожаный мешочек из-под кресала:

– Ты будешь жить, братик. Еще как будешь!

…Атын повернулся набок и вздохнул.

– Спит, – издалека, словно из-под охапки сена, донесся до него сердитый голос Манихая и, возмущенный, Чиргэла:

– А мы ищем его по всему базару!

– Дрыхнет без задних ног, – это сказал Чэбдик.

Атыну казалось, что сон продолжается. Манихай, близнецы и пришедший с ними владелец двухвесельной лодки мельтешили где-то извне, в боковом зрении, далеко и неправдоподобно. Чужеземец испарился. И следы его исчезли вчистую, будто несколько мгновений назад на пустынном берегу никого не было.

Только он, Атын. Только он и Большая Река.

Тонгот по имени Нургову́ль привез в Эрги-Эн больного отца, пораженного злым недугом. Хворь стесняла движения тела и мысли старика. Сын надеялся, что жрецы Элен излечат его. Озаренные старались, но ничего не вышло.

Две собольи связки отдал тонгот кузнецам орхо за большой отражатель лиц. Думал, если отец посидит перед глядельцем несколько дней, может, бес хвори пристынет к отражению и удастся поймать коварного. Но бес оказался хитрым. Не выглянул, сколько Нурговуль ни следил, держа наготове кусок темной ровдуги с обрывком сети.

Вопреки опасениям багалыка, торжища завершились благополучно. Опустел Эрги-Эн. На левобережье, с позволения старейшины Силиса, осталось только кочевье ньгамендри. Попасут оленей в здешних горах и потихоньку двинутся в свои леса.

Тонгот с больным стариком собрались было восвояси домой, но злосчастный проглотил за обедом кость и она застряла в глотке. Сын снова поспешил к жрецам. Те сами могли вынуть помеху, но Сандал вспомнил о шамане ньгамендри, чей диковинный посох с острым концом напоминал орудие. Отосут рассказал, как этот человек помог ему быстро поставить на ноги ботуров, отравившихся напитком из корней сарданы. Умелым врачевателем оказался чародей. Он и Хорсуна сумел убедить, что ядовитый гриб, скорее всего, попал в напиток случайно. Не заметили, мол, высохшего спорыша, что прилепился к луковице сарданы, растерли в мучицу вместе. Немного его надо, чтобы целому войску животы скрутило. Отосут не поверил, но не стал тревожить багалыка сомнениями. На том покуда и успокоились.

Сандалу, чье неприязненное мнение о северных кудесниках сильно поколебалось, хотелось глянуть на искусство шамана. А вдруг он возьмется вылечить стариковскую болезнь? Отправились к ньгамендри.

Женщины возле чумов занимались повседневными делами. Сборы и вьючение оленей, доение важенок, шитье, готовка пищи на день и впрок – все кочевое хозяйство и домашние труды лежат на женских плечах. Всякий раз, разделывая мясо и рыбу, приходится заботиться о запасах. Зима-ревнивица и сытным летом не отпускает северного человека, заставляет думать о себе ежедневно.

На перекладинах у костров коптилось-вялилось нарезанное узкими полосами мясо. Скрученные спиралями мясные ремни пополнят торбы для сушеной снеди. Изнанку шкур забитых к обеду оленей хозяйки покрыли свежей кровью и присыпали мелко рубленым луком и черемшой. Подсохнет, и нальют еще, слой за слоем. Как отвердеют последние, женщины отделят от шкур гибкие темные пластины и скатают рулонами. Зимой будут варить кашу из пряной кровяной стружки.

У дымокуров скучились священные белошерстные олени. Сколько людей в роду – столько и священных оленей. Их не используют для работы, не забивают на мясо. Едва человек заболевает, животное-оберег прихватывает в себя недуг и уходит лечиться в тайгу. Если хворь оказывается сильнее и убивает оленя, шаман выбирает человеку нового защитника. Нежной опекой окружены в стойбищах живые талисманы рода. Они и сами ласковые, ручные, а понятливые почти как собаки и любят поиграть.

Рядом с белыми оленями крутилась ребятня. Увидев четверых незнакомцев, дети тотчас разбежались кто куда. Гость в светлой звончатой дохе нагнулся к куче хвороста и, выудив прячущегося за нею малыша, поздоровался, как с взрослым:

– Новости есть?

– Есть, – пискнул тот, схватился за ножичек на поясе и собрался заплакать.

– Ну-ну, – засмеялся травник, – нам ли, богатым новостями людям, бояться друг друга?

Порылся в складках своей длинной дохи и протянул ребенку желтую нельгезидскую сласть на палочке:

– Отведи-ка нас, герой с ножом, к чуму вашего чародея Нивани.

Шаман молча выслушал гостей и кивнул на бревешко, лежащее в куче лиственничных веток у стены: «Присядьте». Откинутый полог впускал довольно солнца. Летом в ровдужном жилье обычно дышать нечем от духоты, а тут было прохладно и пахло свежей смолой.

Сандал осмотрелся. Увесистая покрышка чума опиралась на треножник, связанный сверху тальниковым лыком и расширенный перекладинами. Видно, хозяин решил не добавлять поддерживающих жердей из-за недолгой по времени стоянки и очаг не сложил. Однако огонь – сердце чума – горел и курился посредине в горшке. С правой перекладины свисала сума, украшенная мордочками пушных зверьков и волчьими клыками. У входа лежала связка шкур. Один на другом стояли два берестяных короба. К ним был прислонен спорный посох, из-за которого стражи не пускали шамана на базар.

Нивани распахнул крышку верхнего короба – укладки для посуды и мелких вещей. Достал из выемок четыре каменные плошки, зажег их, расставил вокруг и плотно затворил полог. Раздался запах тающего смальца сурка с черной шапкой, чей жир горит ярко, долго и совсем не чадит.