На прощанье Ричард подарил мне две унции русского чая – «для вас персонально, мистер О’Нил» и шесть фунтов «на подарки» – об этом попросил его Дженкинсон. И добавил:

– Лорд Хоксбери попросил нас оформить вас нашим агентом в Северной Америке. Я с радостью это сделаю – а если вам паче чаяния получится договориться о поставках чая, мы будем очень благодарны, в том числе и с точки зрения финансов.

– Ладно. Давайте обсудим, сколько вы готовы поставлять, самовывозом либо с доставкой в определённое место, а также ценовые параметры.

– Ну и ваше вознаграждение, – засмеялся он. – Мистер О’Нил, мое предложение остается в силе, подумайте над ним.

Тогда мы расстались весьма довольные друг другом. И этот чай уже сослужил мне неплохую службу – для Джонсона я стал «своим».

Более того, если в первые два-три дня он все еще присматривался ко мне, то потом пригласил меня к себе на стаканчик виски и разоткровенничался. Больше всего меня поразили его разговоры о том, что южные штаты всячески угнетают северные.

– Джон, ты не понимаешь, – горячо доказывал мне он. – Первый президент – Вашингтон – был из Виргинии. Потом четыре года был наш, Адамс, но даже у него вице-президентом был Джефферсон из той же Виргинии. Теперь они к себе перенесли столицу, названную в честь все того же виргинца Вашингтона, а теперь и президент, и вице-президент – Джефферсон и Мадисон – оба из той же треклятой Виргинии. Мы работаем в поте лица, они же… Они сидят себе в своих особняках, многие из которых побольше, чем королевские дворцы в вашей Англии, и наслаждаются жизнью, пока за них работают рабы. И мы…

– Но разве на вашем Юге все такие?

– Ну, может, не все, но почти все. Помяни мое слово, не пройдет и дюжины лет, как мы, северные штаты, отделимся от этих бездельников[53]. Посмотрю тогда, как они запоют. Для меня, ты не поверишь, англичанин вроде тебя ближе, чем южанин-рабовладелец из какой-нибудь Каролины, все равно Северной или Южной, не говоря уж о Виргинии![54] Тем более наши штаты – Массачусетс, Коннектикут, Нью-Гемпшир, Вермонт и Род-Айленд – называются Новой Англией.

Я благоразумно не стал ему рассказывать, что я на самом деле из Южной Каролины, и вместо этого возразил:

– Я вообще-то ирландец…

– Ирландцы нам тем более ближе. Если, конечно, они не католики.

Да, подумал я тогда, что, интересно, ждет в будущем ту несчастную страну, в которой я родился и вырос? Англичане так и не смирились с ее потерей, а такие, как Джонсон, выступают за ее разделение… Но вместо того, чтобы поддержать тему, я предложил тост за успешное завершение вояжа, после чего сослался на усталость и упорхнул к себе в каюту. Капитан еще тогда посмеялся, мол, ирландец, а так плохо переносит виски.

Но при виде этих двух кораблей, неотвратимо приближавшихся к нашей бедной «прекрасной леди» – вскоре мы разглядели, что они шли под британскими военно-морскими флагами – я подумал, что, возможно, наш тост не сбудется. А еще через некоторое время один из них, тот, который обрезал нам корму, выстрелил из носового орудия – ядро плюхнулось в воду в двух кабельтовых от нас – и Джонсон с горечью сказал:

– Проклятье – надо было все-таки попытаться уйти.

Тем не менее он приказал спустить паруса и лечь в дрейф – и, если честно, другого выбора я тоже уже не видел. И вскоре на корабль прибыла вооруженная партия «вареных раков» на двух шлюпках – хлыщ в богато украшенном мундире, коренастый моряк, заросший бородой, – я его определил как боцмана – и два десятка морских пехотинцев, вооружённых мушкетами. Хлыщ сделал знак боцману, и тот приказал выстроить всех моряков, а пока они собирались, у меня сложилось впечатление, что где-то я этого боцмана видел.

Когда все выстроились, он заорал:

– Все вы – подданные его величества, незаконно устроившие мятеж против Богом данной власти. Всех вас следует повесить на рее, но вместо этого я отберу три четверти из вас для службы во флоте его величества.

Я не выдержал и подошел к нему. Лучше бы я этого не делал…

– Почитайте вот эту бумагу, – и я показал ему то, что мне выдал Дженкинсон.

– Я читать не умею, – сплюнул тот. – А вот твоя рожа мне вроде бы знакома… Конечно! Плимут в позапрошлом году! Я никогда не забываю тех, кого я отправил во флот его величества.

– Какой еще Плимут? – возмутился я, хотя внутри все похолодело – ведь это именно он и еще парочка его людей опоили нас тогда с Билли, после чего мы очухались уже матросами этого проклятого величества.

– Выходит, что ты дезертир! Эй, ребята, взять его!

– Если вы не умеете читать, покажите эту бумагу тому, кто умеет, или вы об этом пожалеете, – я постарался произнести эти слова грозно, презрительно поглядывая на краснорожего, хотя все мои внутренности похолодели от страха.

Тот скривился, словно сжевав целиком лайм, но все же протянул бумагу, изрядно помяв ее, хлыщу со словами, в которых так и сквозила издевка:

– Взгляните, сэр!

Похоже, что именно он был номинальным командиром рейдовой партии. Многие дворянские семьи отправляли своих младших отпрысков во флот в надежде, что те дослужатся до высших офицерских чинов. Но начинали они, как правило, в звании мичмана, и этот, похоже, не был исключением.

Просмотрев бумагу, «сэр» резко побледнел и проглотил слюну. Он подошел к боцману и тихо сказал ему на ухо несколько слов. Тот переспросил у хлыща:

– Ты уверен, что эта бумага из секретариата иностранных дел?

– Уверен. Я знаю и печать, и подпись. И если этот джентльмен не доберется до того места, которое указано в этой бумаге, и это свяжут с нами, то кончиться это может весьма печально. И для меня, и для вас. Суд в Олд-Бейли и петля в Ньюгейте для вас, и плаха в Тауэре для меня[55] – это еще не самое страшное, что может нас ожидать.

Боцман покраснел, как рак, потом побледнел. Он взял письмо, попробовал его разгладить (при этом помяв его еще сильнее) и протянул с поклоном мне.

– Прошу у вас прощения, господин… – он посмотрел в письмо.

Хлыщ, заглянув через его плечо, подсказал:

– О’Нил.

– Господин О’Нил. Я вас, похоже, принял за кого-то другого. Конечно же вы свободны!