Тамерон, прочистив горло, поздоровался. Они кивнули в ответ. За окном снова потемнело, и очередная туча обрушила вниз потоки воды.

— Присаживайся, племянничек, — пригласила его Хазиса и взглянула на Краца.

Тот освободил руку Тамерона и остался стоять у двери.

— Отец, о чем ты хотел со мной поговорить? — спросил юноша.

Дарг угрюмо посмотрел на сына.

— Тебе сообщили о смерти Тарика, не так ли? — произнес он.

Менестрель кивнул.

— Анагерий Хотара все еще у тебя. Ты никогда не умел врать, Тамерон, даже когда не произносил ни слова, — удовлетворенно заметил Дарг.

— К чему этот театр, отец? — спросил юноша. — Наверняка Крац сообщил тебе об анагерии, после того как увидел его в руках городового. Нет, пожалуй, даже раньше. Правда, Крац? — обернулся Тамерон к двери и встретился с непроницаемым взглядом цепного пса Лебериусов. — Тогда в гостинице твои люди наверняка обыскали мою комнату. Только одному я не нахожу объяснения: если вам нужен был анагерий, почему вы его не взяли? Зачем нужно было тащить сюда меня?

Тамерон обвел присутствующих взглядом и позавидовал тому, как они, в отличие от него самого, умели скрывать истинные чувства, о мыслях же и вовсе невозможно было догадаться.

— Тебе он нужен, отец? Возьми, — Тамерон бросил кисет на стол. — Меня первое время беспокоило, что, куда бы я ни поехал, почти везде натыкался на твоих людей, но принуждать меня вернуться домой вроде бы никто не собирался. И мне пришло в голову, что таким образом ты пытаешься заботиться обо мне и защищать от возможных неприятностей. Поверь, я был тронут и даже на какое-то время уверовал в твое доброе ко мне отношение.

Дарг все это время смотрел на кисет, затем перевел взгляд на Хазису. Он почему-то не стремился взять анагерий — даже отодвинулся и убрал со стола руки.

Вот теперь Тамерон совсем растерялся.

— Отец, что происходит? — спросил он.

Дарг посмотрел на Тамерона. Тут же отвел глаза, словно видеть младшего и теперь единственного сына было для него неприятно.

— Посмертная шутка Хотара, — произнес он. — Камень безвреден лишь для того, кому он завещан, из любого другого он начинает быстро высасывать жизнь, как из тел-кормильцев. Поэтому Крац и не смог забрать его у тебя.

— И что теперь? — спросил Тамерон, хоть в глубине души уже знал: ничего хорошего.

Тут Дарг, который все это время сдерживался, вскочил и вцепился в горло сыну.

— Щенок! Жалкий выродок! Полоумный Хотар отдал тебе книгу и завещал анагерий. Тебе! Никчемному идиоту! Как же я сразу не догадался, что он у тебя? Герея ведь неспроста, как привязанная, шла за тобой. Не тебя мы разыскивали, идиот, а ее! Тронут он был моей заботой…

Тамерон слабо отбивался и хрипел, когда Хазиса остановила Дарга.

— Кузен, я, конечно, умею работать с мертвыми, но с живыми проще, — сказала она. — Никто не виноват, что столько времени ты не замечал очевидного. Где спрятана книга? — обратилась она к полуживому племяннику.

Дарг нервно передернул плечами и отошел в дальний угол. Тамерон долго кашлял, ворочаясь на полу, затем еле слышно пробормотал:

— Сжег.

— Что ты сделал? — переспросила Хазиса, не поверив своим ушам.

— Я сжег проклятую книгу, как просил Хотар, — более отчетливо просипел Тамерон.

— Ни один здравомыслящий человек не совершил бы такого, — пробормотал потрясенный до глубины души Дарг Лебериус. — Только сын Катрионы.

— Не переживай, кузен, — усмехнулась Хазиса. — Выяснить правду не так уж сложно. Я все подготовила.

Старуха склонилась над Тамероном и влила ему в рот какой-то горький настой.

— Сейчас мы узнаем даже то, что ты сам о себе забыл, — проворковала она.

Тамерон догадался: Хазиса проделает с ним то, о чем предупреждал Хотар. Юношу охватил ужас, он хотел закричать, но оказалось, что язык онемел.

Крац, повинуясь кивку старухи, поднял менестреля и положил на стол. Тела Тамерон больше не чувствовал, да и сознание держалось на тонкой ниточке, готовой вот-вот порваться.

Хазиса начала бормотать заклинания, окуривая вонючим дымом. Проваливаясь в небытие, Тамерон расслышал, как отец сказал:

— Когда ты вытрясешь все, что он знает, я убью этого ублюдка! Больше у меня нет сыновей.

По пыльной степной дороге двигались две повозки.

Анаис лежала на тюках с походным скарбом. Она долго следила за парящим вдоль горизонта орлом, затем вздохнула и прикрыла глаза.

Повозка тихо поскрипывала и мерно покачивалась, убаюкивая. Из ярко размалеванного фургончика, что ехал впереди, доносились звуки флейты. Илинкур наигрывал что-то монотонное, соответствовавшее душному солнечному дню. Хозяин балагана Грим и фардв по имени Фрад по обыкновению резались в карты. Судя по возгласам, первый выигрывал. Сиблак и Монтинор спали, что всех вполне устраивало, потому что в состоянии бодрствования эти юнцы затевали бесконечные споры и опасные магические эксперименты.

Анаис хотелось побыть одной, поэтому она покинула театральный фургон и перебралась в открытую повозку. Солнце почти достигло зенита, но жара девушку не беспокоила. Слабый суховей из оставшейся далеко позади пустыни Хариба не приносил прохлады, но хотя бы давал понять, что время не остановилось.

Анаис накрыла лицо тонким батистовым платком, который давно утратил первоначальный цвет, и расслабилась. Но только ей показалось, что тело и дух сливаются воедино с выжженной солнцем южной Регалатской степью, как громогласные ругательства вырвали сознание из состояния блаженства. Коротышка фардв забрался к ней в повозку и начал на чем свет стоит честить Грима. Видно, в очередной раз в пух и прах проигрался.

Анаис недовольно скривилась. Нельзя сказать, что она недолюбливала Фрада, просто тот решительно не понимал, что может помешать человеку, который ничем не занят и, вероятно, скучает. Поскольку он сам не выносил одиночества, то всячески заботился о других, исходя из собственного представления о благе. Фардвы — существа коллективные, ведь работа в шахтах требует взаимовыручки. Анаис приподняла платок и с тоской посмотрела на Фрада. Он поймал ее взгляд, тут же позабыл о проигрыше и оседлал любимого конька:

— Лапуля, ночь любви со мной — и настроение у тебя взлетит до небес!

Анаис закрыла лицо руками и тихо застонала. Буквально накануне ночью она вышвырнула его из своей постели, куда он контрабандно просочился.

— Фрад, скоро до поселения доберемся, дадим спектакль, и будет у тебя толпа поклонниц.

— Нет, лапуля, ты не понимаешь, я не о себе пекусь. Мне тебя, горемычную, утешить хочется. Ты не смотри, что я ростом мал. Я о-го-го!

— Фрад, оставь меня в покое, по-хорошему прошу, — сказала Анаис, приподнявшись на локте, что заставило фардва переместиться к борту повозки. Он, конечно, силищей обладал дай Лит каждому, киркой мог махать день-деньской без устали, но с Анаис связываться не рисковал. Меч она таскала не как украшение, к тому же исправно тренировалась и не раз припечатывала фардва плоской стороной клинка по спине или заду, когда он слишком ее доставал.