— Сделай что-нибудь. Ты же можешь. Ты можешь все, — шепчу, стоя вытянутой по струнке. — Ты можешь все.

— Но я же мэр, — не кстати вспоминает он свой статус. — У меня есть гражданская ответственность. Я не могу вот так взять и освободить малолетнего преступника.

Это настолько же смешно, настолько мерзко. Его вранье. Еще секунду назад он почти заявлял обратное. А мне только и остается, что сделать последний шаг в пропасть. Сорваться с ветки. Погибнуть на славу спасения любимого.

Но оставим пафосные речи и примемся за роль. За то, чего ждет от меня Андронов.

— Прошу тебя, помоги ему! — подхожу совсем близко. Заглядываю в пустые глаза. — Я не выдержу, если он сядет в тюрьму! Я люблю его!

— Любишь, значит, — тянет приемный отец со смешком и чисто мужским жестом окунает сигару в виски. Я стою, как перед Богом и жду решения. Ад или Рай. Теперь только от него зависит, буду ли я счастлива. Только счастье будет иллюзией, потому что я знаю, чего он попросит.

— Больше жизни люблю. Я все-все сделаю.

— Ну… раздевайся, — окидывает острым взглядом моё дрожащее от шока тело. — Посмотрим, на что ты готова ради своей великой любви.

И вот тут слезы высыхают. В душе не остается ничего.

— Хорошо. Я сделаю все, что ты хочешь, — говорю холодно и грубым рывком стягиваю футболку. Вижу, как полыхает огонь в его взгляде. — Стану твоей. Но позвони прямо сейчас. Пусть его отпустят. Снимут все обвинения. Сейчас же!

— Ты же понимаешь, что обмануть меня, девочка, не удастся. Если попытаешься избежать платы, я найду его. И он подохнет в тюрьме, став телкой какого — нибудь зека.

Проглатываю слезы отвращения.

— Найду тебя и сделаю своей женой. Как тебе будет оказаться женой того, кто назывался твоим отцом.

— Я не обману, — тут же говорю я. Снимаю лифчик, стягиваю джинсы и трусики, чувствуя себя грязной тварью. И даже благородные мотивы не спасают. Не здесь. — Позвони и делай что хочешь.

Не отрывая взгляда от моего оголенного тела, он наклоняется и берет в руку телефон. Набирает номер и в двух словах решает чужую судьбу.

— Прапорщик Немов слушает, — отвечает знакомый голос по телефону.

— Эдик, котик, сожги дело Одинцова и выпусти мальца.

— Ээ… так просто? А как же суд? Вы говорили…

— Сожги, урод, дело и выпусти мальца, — грубее, зло повторяет свои слова Андронов и в трубку тут же льются испуганные извинения и лесть.

— Да, да, Господин Андронов. Сэр, Мэр. Мы все сделаем. Все будет в лучшем виде.

Андронов поднимает брови, откладывает телефон и кивает на что-то за моей спиной. Новая дверь. Новый шаг в бездну.

— Пойдем, моя девочка. Пора исполнить свою часть платы, тебе.

Иногда страсть обжигает, дарит приятное тепло, любовь, жажду жизни. Но есть страсть, выжигающая душу, оскверняющая тело, убивающая любовь. Не только к мужчинам. А в первую очередь к себе. К жизни.

Мне не хотелось жить. Вот бы раствориться, распасться на молекулы и стереть каждую с лица земли. Но сначала содрать кожу, к которой прикасался ОН. Вырвать соски, с которыми он играл разными приборами. Клитор, который он так долго обрабатывал языком и вибратором.

А главное стереть из памяти как кончала от этого. Со слезами на глазах, с ненавистью к себе. НО кончала. Потому что, когда у такого человека есть цель, он ее добивается.

Но это все оправдания.

Потому что я должна была лечь, вытерпеть оплату свободы любимого и все. Но я извивалась под приемным отцом, как шлюха, выстанывая сначала от отвращения к нему. А потом к себе.

Потому что тело всего лишь инструмент.

А он оказался первоклассным музыкантом. Мастером по удовлетворению и унижению женщин. Не думала, что, кончая можно выть от ненависти к себе.

— Никогда не встречал столь фригидной суки, — стоит он голый с поникшим отростком, который так и не поднялся во всю длину и не стал полностью твердым. Даже когда был во мне. О, Господи…

Рвотный рефлекс становится сильнее, и я еле сдерживаю его, содрогаясь всем телом.

Шлюха. Грязная. Оскверненная. А он глумится. Ему смешно. А мне тоже хочется посмеяться, потанцевать на его могиле.

Ирония судьбы, но в моей руке оказывается огромная спица. Как тот самый карандаш. Острый. Заточенный. Опасный.

И даже думать не хочется. Нужно действовать.

И пусть мне не простят смерти мэра. Даже если я его приемная дочь. Пусть. Мне не простят. Мне нечего терять.

Не надо Лана. Не надо делать столь опрометчивых шагов.

Подумай. Даже если ты пошатываясь поднялась на ноги в этом храме извращенца.

Даже если ты уже сделала пару шагов к нему и готова занести оружие, забрать жизнь точно так же как он забрал твою жажду жизни.

Подумай!

Но размышлять рационально не выходит. Все во мне горит и надпись неоновый вывески бьет прямо по глазам, не давая сосредоточится.

Убей! Он не достоин жить!

Последний рывок. Рев. Его спина так близко.

Как вдруг он оборачивается подставляет ладонь, и спица входит в нее, как в густую смесь. Легко и непринужденно. Пронзает насквозь.

Испуганно замираю, смотря, как по руке льется кровь.

— Хотела убить собственного отца? — гадливо усмехается он, как будто не чувствуя боли.

Что? Какого отца?

Он отнимает руку и другой достает спицу.

— Ты мне не отец, — цежу сквозь зубы, уже не боясь этого подонка. Пусть убивает. Мне плевать. Вот только… — Не отец!

— Твоя мать поведала бы тебе об обратном, — искрит он глазами, а у меня дыхание будто ногой выбивают.

Словно Максим снова меня толкнул на пол кабинета, а вокруг насильники.

Не может быть. Не. Может. Быть!

— Ты лжешь! Это неправда! Неправда! — мотаю я головой, обнимая себя. — Ты просто приемный. Ты просто опекун!

Дрожу. Задыхаюсь. Замерзаю от ужаса и отрицания происходящего. Укрыться бы одеялом. НО его нет. Ничего у меня не осталось.

Пожалуйста пусть это будет сон. Дай мне проснуться и навсегда забыть это хладнокровное, ненавистное лицо.

Он подходит близко, а я уже на коленях. Рыдаю белугой, конвульсивно дергаюсь, чувствую рвотный спазм все ближе. И дыхание надо мной.

— Ты думаешь ты сейчас ненавидишь себя? Думаешь, что есть что-то худшее чем трахнуться с собственным отцом?

— Не хочу ничего слышать! Ничего не хочу слышать! — кричу ему в лицо, а следом получают шипение-удар, сметший окончательные грани разумного.